Князь советский
Шрифт:
4
Иностранных корреспондентов в Москве – около сорока человек. Мы постоянно ходим друг к другу в гости, танцуем, играем в покер и обмениваемся слухами. Цензура и недостаток информации вызывают в нас азарт, и мы вечно соревнуемся, кто первым раскопает важную новость и умудрится отправить её в редакцию.
Возможно, работать в СССР не так престижно, как в Европе, но многие мои коллеги говорят, что не променяют Советскую Россию ни на что другое.
Мы обладаем немыслимыми привилегиями: у нас огромное по местным меркам жалование,
Мы не боимся ни самодуров-начальников, ни ОГПУ и в любой момент можем поехать за границу. Всё это называется простым словом «свобода» и именно о ней мечтали поколения русских революционеров. Удивительно, но после 1917 года единственной категорией свободных людей, живущих в СССР, стали иностранные дипломаты и журналисты.
Даже высокопоставленные партийные чиновники не защищены от грубого произвола. Пару дней назад я позвонил бывшему члену ЦК ВКП(б) Григорию Зиновьеву, которого, как и Троцкого, посадили под домашний арест. Я спросил, как он себя чувствует, и Зиновьев, охнув, произнес дрожащим голосом:
– Погодите… мне надо посоветоваться с товарищами.
Без разрешения свыше он не смеет даже пожаловаться на насморк, и ему некуда бежать из его золотой клетки.
Еще ни на одной работе я не испытывал такой бури противоположных чувств. Советская Россия – это немыслимое сочетание самых дремучих суеверий и невежества и самых передовых идей, вдохновенного творчества и устремлений в будущее. Все-таки очень многие верят в то, что СССР – это строительная площадка нового мира и именно тут будут воплощаться вековые мечты человечества.
Я хожу в университет на публичные лекции и поражаюсь уму и изобретательности советских учёных. Архитекторы-конструктивисты строят чудные, ни на что не похожие здания; Сергей Эйзенштейн снимает незабываемые фильмы… И тут же, рядом, существуют тупая и бесчеловечная пропаганда, жестокосердное преследование лишенцев и полное неумение и нежелание беречь своего ближнего. Борьба и война объявлены «священными», и, судя по всему, большинство населения смотрит на это с одобрением.
Но по-настоящему меня угнетает только одно: у меня нет времени на поиски Нины. Жизнь иностранного корреспондента в Москве – это бешеная гонка: мой телефон разрывается от звонков, курьеры Наркоминдела постоянно приносят новые коммюнике, и мне вечно надо куда-то бежать и где-то присутствовать.
Пока меня нет, за Китти приглядывает Африкан, и моя дочь уже заявила, что хочет быть дворником, когда вырастет. Сейчас у неё любимая игра – это подметать пол и ворчать басом:
– Отсырел народ… Ему хошь Бога в управители поставь: толку не будет. Всё новшества внедряют, сукины дети… Россию Сэсэсэрою назвали! Не надо нам никаких новшеств: вон, сапоги новые натянешь, и то ноги тоскуют.
С Укушу Китти тоже подружилась: у них нашелся общий интерес – сапожная смазка, которую варят на сале. Африкан прячет её, но Укушу по запаху определяет, где находится клад, Китти достает его, а потом они устраивают пир.
Я обошел все детские сады в округе и выяснил следующее: в «Золотой рыбке» воспитательница нарочно морозит детей, чтобы они почаще болели и не приходили в группу, – так ей работы меньше. В «Рябинке» нянечка говорит малышам, что кладет на полку свои глаза, которые внимательно за всеми следят. Эти глаза, живущие отдельно от хозяйки, доводят детей до нервной икоты.
В третьем, хорошем садике, нет мест, а в четвертый нас не взяли, потому что Китти – «иностранный ребёнок». По всей видимости, заведующая испугалась, что моя дочь завербует её и заставит выдать, сколько в садике имеется стратегических горшков и тактических слюнявчиков.
Я подал объявление о том, что готов принять на работу помощницу – ответственную женщину с педагогическим образованием и отличными рекомендациями. Она должна ладить с детьми, уметь печатать на машинке, говорить по-английски и хорошо знать Москву – на случай, если мне потребуется отправить её с поручением. Ещё необходимо, чтобы кандидатка умела готовить, стирать и могла взять на себя ведение хозяйства.
Вскоре выяснилось, что таких ангелов в природе не существует, а если они и есть, то никто из них не польстился на скромное жалование в тридцать рублей и крохотный чулан за кухней, где я собрался поселить своего ангела.
Зайберт сказал, что мне всё равно не дадут нанять помощницу со стороны: оказывается, для этого нужно особое разрешение.
– Советская власть желает знать, что происходит у нас дома, поэтому чиновники будут неделями гонять вас за справками, а потом, когда вы морально созреете, подсунут вам сотрудницу ОГПУ.
– А как же ваша Лизхен? – спросил я, вспомнив о его прислуге. – Она тоже работает на чекистов?
– Разумеется, – кивнул Зайберт. – Но это не мешает ей любить меня.
5
– Во, барин, принимай! – сказал Африкан и ввел в прихожую чернобровую девку, наряженную в новый зипун и платок с орнаментом «персидские огурцы». Под мышкой у неё был свернутый матрас, на спине – заплечный мешок, а с локтя свисала связка баранок.
– Здравствуй, батюшка князь! – сказала девка и поклонилась Климу в пояс.
Он вопросительно посмотрел на Африкана:
– Это кто?
– Кто, кто… – рассердился дворник. – Прислужница твоя, вот кто! Капитолиной звать. Она девка глупая, но работящая и с документом.
Документ назывался «Удостоверение на право эксплуатации печи и колонки». В нём значилось, что тов. Козлова Капитолина Игнатьевна обучена правилам пользования нагревательными приборами и технике безопасности.
– Она тебе и за дитем присмотрит, и кашу сварит, и новую жилетку свяжет, – пообещал Африкан. – Это племянница моя из Бирюлева; бери с гарантией. Она сюда приехала, чтобы на приданое заработать, но ты ей жалование не плати – этого без разрешения делать нельзя. Лучше купи в своём кооперативе отрез ситцу и подари ей. А если придут из Трудовой инспекции, скажем, что она у меня гостит, а тебе по-соседски помогает.