Князь Святослав
Шрифт:
– Я жду ответа, - сказала Ольга.
– Ты видишь дух мой скоро уйдёт на небо, освободившись из тела. Успокой меня, светик.
– Ах, матушка… Не любо мне жить в Киеве, - сказал горько Святослав, пробуя жестокость слов искупить задушевностью тона, что плохо удавалось.
– Хочу жить в Переяславце на Дунае. На Дунае могилы наших предков. Мне толмачи объяснили: в ромейской державе тьма славян, их побаиваются сами ромеи. Мой друг Калокир говорил, что у них про это даже в книгах написано. Слышу я, матушка, один язык от Новгорода до Пелопоннеса, везде
– Упаси бог, - поперечила Ольга… - Корысть - великая пагуба.
– Силой держится удача, матушка. Возьмём в руки торговые пути, идущие из Европы в Азию, великие и редкие промыслы разовьются на этом перепутье в Переяславце, где добро всех стран сходится. От греков идёт золото, от чехов и венгров - серебро и чудные кони, из Руси прибывают лучшие в мире меха, воск, мёд, челядь. Необъятна, обильна и могуча будет моя русская держава. Пуще старого Рима. Пусть гордые греки забудут бранную кличку «скифы-варвары» и уступят нам своё законное право считаться первыми из народов.
– О, беда, сын мой. От языческого поганства этот неукротимый дух в тебе, и непомерная и алчная спесь. Крестись и обретёшь успокоение. Я была такой же. Вот теперь мир и покой у меня в душе. Я узнала бога и радуюсь.
– Веру переменить - не рубашку переодеть. Меняй веру - меняй и совесть…
– Что ж такого? Перемени веру, и всё в тебе переменится. Каждый должен покорить самого себя. Вот я покорила себя. И за гробом бог меня не оставит. На этом свете помучилась, на том свете порадуемся. А ты в ад попадёшь.
– Что такое, матушка?
– Я тебе говорила, в огонь посадят, и будешь в котле гореть и не сгоришь.
– Сколько же дров надо, матушка, чтобы жечь всех почитателей Перуна?
– Не кощунствуй. Веки вечные обречён мучиться. Один бок будет гореть, а другой в это время наращиваться.
Сын расхохотался:
– Ишь какой кровопийца ваш бог, а ещё смиренным притворяется: ударят в щеку, подставь другую. А наш Перун никаким адом не стращает. Он посылает нам дождь, свет и тепло. За это ему и жертвы приносим. И жрецы наши добрее ваших, и капища наши веселее церквей: в дубравах, на вольном воздухе или в тенистом шалаше…
– У твоих идолов и жилье как у скота: шалаши да пещеры. И сами они кровожадны и грубы. А наши и врагов велят любить.
– Мой бог - бог крови и брани, он любит храбрецов. Как я могу любить врага на поле боя, как то повелевает твой бог, который до того дошёл, что позволил сам себя повесить на крест как глупая баба, или это враки?
– Нет, не враки, наш бог сам пострадал за людей… Чтобы людям гоже было на том свете… Греческая вера сделает тебя навек счастливым… потому что эта вера самая верная…
– Патрикий Калокир мне говорил, и я тому верю, что нет худших и лучших вер… Все кланяются своим богам и считают их лучшими. Одни боги поумнее, это для умных. Другие - поглупее, это - для глупых. Надо думать, что я ещё не поднялся до вершин мудрости, так меня твой бог поймёт и простит.
– Патрикий твой - богомерзкий честолюбец. И помянёшь меня, до добра он тебя не доведёт… Тянет в преисподнюю, хитрец, сатана.
– Птице нужен воздух, зверю - дебри, а воину - брань. Так и с богами: всяк своего бога хвалит.
– Не богохульствуй, говорю…
– Повинуюсь, матушка, и молчу.
Она обняла его, поцеловала в широкий лоб и перекрестила, оттолкнула от себя:
– Ну, иди. Повидался бы с жёнами-то, впустую живут, вянет красота, отцветает, всё зря… Повертись-ко с одной всю ночь на подушке. Жёнам всего драгоценнее - любовь.
– Любовь? Любовь доступна и бугаям.
– Бессовестный… Таких жён ты и не найдёшь, как у тебя.
– Отважный воин добывает себе жену, где придётся, острой саблей, - сказал сын.
– Дружина моя и жён себе навезла из-за моря вместе с добычей… Эх, матушка, сердцу не прикажешь. После Малуши все они мне опостылели. Встречал я и красивых, и богато одетых, и умных, и более знатных и более молодых, но не были столь любезны моему сердцу… А вообще, жены - скоро наскучивающая утеха. Мёд сладок. А сколько ты его съешь?
– Блуд это и грех, - осудила Ольга.
– Искушение нечистой силы…
– Полно, матушка… Был я на Востоке, там жены роскошнее наших, а всё-таки мужья премного ими наскучены…
Ольга начинала сердиться и кривить брови. Сын переменил разговор:
– А где Малуша?
– Услала я её и уж навсегда ключницей в свою псковскую вотчину, в Будутино. Подальше от греха, не блудить же с холопкой на глазах у жён. Мальчики растут, негоже. И Владимир подрос, понял, стал на них зубы точить. Я учу его: это братья твои. А он: я вот им покажу, дай только подрасти. Робичич, сказывается кровь. Не вспоминай о Малуше… Эта - тоже горе моё.
В словах матери послышалась угроза. Святослав увидел, что утомил мать и вышел.
Святослав задал своей дружине богатый пир, с дудошниками, со скоморохами. Вино лилось рекой. Пили до помрачения разума. Кто валился под стол, того выносили на двор и обливали холодной водой. Не поднимался - увозили домой. Разговоры шли больше о победах, о храбрости. Среди бесед Претич отозвался похвально про Янку. Глаза Святослава тотчас же засияли радостным светом.
– Отыскать его.
Вскоре привели застенчивого парня.
– Отколь?
– спросил князь.
– Из древлянской земли.
– Твои родичи убили моего батюшку. Слышал?
– Я-то ни при чем.
– Так я же тебя не виню, дурень. А ты не пугайся. Подходи ближе. Чего ты, как баба.
Князь пощупал его руки, потрогал шею, попробовал наклонить, не поддалась.
– Ой, да ты, братец, дюжий.
– Какой уж есть.
– И занозистый. Люблю таких. Поборись с дружинником.
– Это можно. Это нам нипочём.
– Ну-ко…
Вышел дружинник, сгрёб Янку. Но тот напружинился и перекинул дружинника через себя. Удивлённый ропот прошёл по залу.