Князь Тавриды. Потемкин на Дунае
Шрифт:
— Может быть… может быть… — утешила ее княгиня Екатерина Романовна.
Дашкова действительно вернулась совсем через три года.
В то время княгиня Зинаида Сергеевна уже жила вся одною любовью к своему сыну Васе, молодому, блестящему гвардейскому офицеру.
Прошлое было забыто — время излечивает всякое горе.
С разъясненным Дашковой смыслом посмертной записки мужа княгиня Зинаида Сергеевна согласилась совершенно, — она на самом деле нашла утешение в сыне, заставившее забыть ее безвременную и страшную кончину
В судьбе же княгини Екатерины Романовны произошел тоже поворот к лучшему.
Она снова вошла в милость у императрицы.
Наступил 1782 год.
Императрица, высоко ценя замечательные дарования и литературные труды Дашковой, решила назначить ее директором императорской академии наук.
На одном из придворных балов государыня высказала Екатерине Романовне это свое решение.
Княгиня была поражена необычайностью для женщины такого назначения и не ответила ничего.
Императрица повторила ей свое предложение занять это место, причем отозвалась об ее трудах и дарованиях в самых лестных выражениях.
— Простите меня, ваше величество, — отвечала Екатерина Романовна, — но я не должна принимать на себя такой обязанности, которую не в состоянии исполнить.
— Почему же не в состоянии… Ах, я и забыла, ты ведь гордячка…
— Причем тут гордость, ваше величество?
— А разве ты забыла изречение: уничижение паче гордости…
— Тут этого нет, ваше величество, тут только есть искреннее сознание своей непригодности к такому ответственному посту…
— Пустяки, я тебя знаю лучше, чем ты сама, и надеюсь на тебя более, чем на себя…
— Назначьте меня директором над прачками, ваше величество, — заметила серьезно княгиня Дашкова, — и вы увидите, с какою ревностью я буду вам служить. Я не посвящена в тайны этого ремесла, но ошибка, могущая произойти от этого, ничего не значит в сравнении с теми вредными последствиями, которые повлечет за собою каждый промах, сделанный директором академии наук…
— Повторяю, пустяки… Сколько директоров академии наук были гораздо менее способными и достойными занимать эту должность, чем ты.
— Тем хуже для этих господ, — возразила Екатерина Романовна, — они так мало уважали самих себя, что взялись за дело, которое выполнить не могли…
— Хорошо, хорошо, — сказала императрица, — оставим теперь этот разговор; впрочем, твой отказ еще больше убедил меня, что лучшего выбора я не могла сделать.
Княгиня, сильно взволнованная, едва дождавшись окончания бала, поспешила домой и тотчас же села писать императрице.
Надеясь на великодушие государыни, Екатерина Романовна в своей записке высказала, между прочим, следующие мысли:
«Частная жизнь коронованной особы может и не появляться на страницах истории; но такой небывалый еще выбор лица для государственной должности непременно подвергнет ее осуждению: сама природа, сотворив княгиню женщиной, в то же время отказала ей в возможности сделаться директором академии наук. Чувствуя свою неспособность, она сама не захочет быть членом какого-либо ученого общества, даже и в Риме, где можно приобрести это достоинство за несколько дукатов».
Пробило полночь, когда записка была готова.
Императрицу, конечно, нельзя было тревожить в такое позднее время, но Екатерина Романовна нашла невозможным провести ночь в таком несносном положении, и отправилась к Григорию Александровичу Потемкину, у которого никогда прежде не бывала.
Князь был в постели, но княгиня настойчиво потребовала, чтобы ему о ней доложили, так как она приехала по неотложно важному делу.
Григорий Александрович встал, оделся и очень любезно принял неожиданную гостью.
Екатерина Романовна передала ему свой разговор с императрицей.
— Я уже слышал об этом от ее величества, — сказал Потемкин, — и знаю хорошо ее намерение. Она решила непременно поставить академию наук под ваше руководство.
— Принять на себя такую должность, — перебила княгиня, — значило бы с моей стороны поступить против совести. Вот письмо к ее величеству, заключающее в себе решительный отказ. Прочтите, князь, я хочу потом запечатать его и передать в ваши руки с тем, чтобы завтра поутру вы вручили его государыне.
Григорий Александрович пробежал бумагу и, не отвечая ни слова, разорвал ее на мелкие куски. Екатерина Романовна вспыхнула.
— Это уж слишком, ваша светлость! Как осмелились вы разорвать письмо, адресованное на высочайшее имя.
— Успокойтесь, княгиня, — сказал светлейший, — и выслушайте меня. Никто не сомневается в вашей преданности императрице. Почему же вы хотите огорчить ее и заставить отказаться от плана, которым она исключительно и с любовью занимается в последнее время. Если вы непременно хотите остаться при своем намерении, в таком случае, вот перо, бумага и чернила, — описываемый разговор происходил в кабинете князя, — напишите то же самое еще раз. Но, поверьте мне, поступая против вашего желания, я, однако, действую как человек, который заботится о ваших интересах. Скажу более, ее величество, предлагая вам эту должность, может быть имеет в виду удержать вас в Петербурге и доставить повод к более частым и непосредственным сношениям с нею.
Григорий Александрович сумел искусно затронуть самолюбие Екатерины Романовны.
Она обещала написать более умеренное письмо и прислать его со своим камердинером к князю, который дал слово на следующее утро передать его государыне.
Вернувшись домой, княгиня Дашкова снова принялась за письмо.
Оно было готово к шести часам утра и отправлено к Потемкину.
В то же утро княгиня получила чрезвычайно любезную записку императрицы и копию с указа, уже посланного в сенат, о назначении ее директором академии наук.