Князь Тавриды
Шрифт:
На вынос собралось также много народа, был и чиновник, хотевший дойти до царицы, и крашеная дама, и оборванец, заложивший сапоги.
Были и приглашенные — знакомые соседи, с местным квартальным во главе.
По окончании печального обряда вдова стала оделять нищих…
Милостыня, сверх ожидания, была очень щедрая…
— На помин-то души муженька расщедрилась… да только вряд ли замолят… скаред был покойничек, не тем будь помянут, царство ему небесное, — вставляли лишь некоторые ядовитое замечание, узнав об обильной милостыне, розданной Анной Филатьевной.
После погребения приглашенные поехали назад в дом, где был им предложен поминальный обед.
Анна Филатьевна вышла с кладбища под руку с квартальным надзирателем.
— Задобрит, шабаш… пропадут… — шептали снова в толпе, при виде этой пары.
— До царицы дойду… — ворчал чиновник.
Наконец кладбище опустело.
Виновник всей этой тревоги остался один, под свеженасыпанном холмом.
После поминального обеда, продолжавшегося до вечера, наконец все провожавшие разошлись.
Анна Филатьевна осталась вдвоем с Анфисой.
Последняя занялась уборкой посуды и только управившись заметила, что Галочкина сидит у окна, не переменяя позы, в глубокой задумчивости.
— Анна Филатьевна, матушка, Анна Филатьевна… — окликнула ее старушка.
Та не отвечала.
Анфиса подошла ближе и дотронулась до плеча сидевшей.
— Анна Филатьевна…
— А!.. Что?.. — точно очнувшись от сна, произнесла Галочкина.
— С чего это вы так задумались… Все время молодец-молодцом были… на людях… когда не грех бы и покручиниться, а тут вдруг затуманились, ровно в столбняке сидите…
— Ох, Анфисушка, столько дум, что и не передумаешь…
— О чем, матушка, думать-то… Покойного не вернешь… Надо и без него жизнь доживать…
— Доживать… Страшно…
— И чего, матушка, страшиться…
— Смерти, тоже также, без покаяния…
— Да разве покойный-то… Как же вы, матушка, мне сказывали, что исповедался, и он тайн святых принял…
— Ох, Анфисушка, голубушка, обманула я тебя, грешная, ты в Невскую лавру помолиться пошла, к вечеру вернулась, я тебе и сказала, чтобы ты к нему не пошла его уговаривать.
— Ахти, грех какой.
— Сколько разов я сама его Христом Богом просила: «Исповедайся ты да приобщись», — слышать не хотел… — «Что ты меня спозаранку в гроб кладешь… еще поправлюсь… на спажинках отговею, сам, на ногах отговею…» Серчает, бывало, страсть…
— Ахти, грех какой, ахти, грех какой… — продолжала качать головой Анфиса.
— Грех, грех…
Наступило молчание.
Сумерки стали сгущаться. В комнате была полутьма.
— Что же, матушка, очень-то убиваться о том, нищую-то братию ты сегодня как следует быть оделила — замолят за его грешную душеньку… Милостыня — тоже великое дело. Вклад сделай в церковь-то кладбищенскую… сорокоуст закажи… В Лавру тоже… помолятся отцы святые… — первая заговорила Анфиса.
— Все сделаю, Анфисушка, все сделаю… — со слезами в голосе отвечала Анна Филатьевна.
— Что, касаточка?
— Я вот, матушка, по весне по святым местам пойду, может, со мной какие жертвы угодникам Божиим пошлешь.
— Вот что я, Анфисушка, надумала, — вдруг вскинула на нее глаза Анна Филатьевна. — С тобой по святым местам походить…
— Оно что же, для души, ах, как пользительно…
— Еще Господь Иисус Христос сказал: «Легче верблюду пройти сквозь игольные ущи, чем богатому войти в царствие Божие».
— Я дом продам, Анфисушка, на что мне дом…
— Продашь?.. — удивилась старуха.
— Продам, Анфисушка, продам — и все деньги бедным раздам… Христовым именем с тобой пойду по святым местам.
— И что ты, Анна Филатьевна, что-то несуразное толкуешь… Прости меня, Господи.
Старуха перекрестилась.
— Ничего нет тут, Анфисушка, несуразного… Это я еще на другой день смерти Виктора Сергеевича решила… Так и будет, ведь я нынче нищей-то братии пятьсот рублев раздала…
— Пятьсот! Да в уме ли ты, матущка, такую-то уйму денег…
— Куда они мне, все раздам…
— Да с чего же ты это?
— А помнишь, Анфисушка, намедни, как мужу-то умереть, ты мне рассказала про нищего солдатика.
— Помню, расстроила только тебя…
— Не расстроила, а совесть у меня зазрила в те поры… Страшно стало…
— Не пойму я что-то! Что же тебе-то страшно?
— А вот сейчас и поймешь, Анфисушка! Припомни, ты сказала, что нечистый этими деньгами на него петлю накинул, да и тянул, и дотянул до геенны огненной…
— Сказала.
— А мои-то деньги тоже мне на шею нечистым, прости, Господи, петлей накинуты.
— Господи Иисусе Христе… С нами крестная сила… — лепетала Анфиса, истово осеняя себя крестным знамением.
— Слушай, Анфисушка, ты женщина праведная…
— И, какая праведная, матушка…
— Слушай и не перебивай, я тебе, как на духу, во всем откроюсь, тогда ты сама скажешь, что мне остаток своих дней не о мирском, а о небесном думать надо…
Тихим шепотом, со всеми мельчайшими подробностями, рассказала Анна Филатьевна Анфисе всю свою жизнь у княгини Святозаровой, отъезд в Несвицкое, подкуп ее покойным Степаном Федоровичем, подмене ребенка, который был отправлен к соседке Потемкиной.
— Вот на какие деньги, Анфисушка, разжились мы с Виктором Сергеевичем… Он, покойничек, царство ему небесное, об этом, в могилу сошел, не узнав… Ни духу я не признавалась, ты одна знаешь, суди меня… Разве деньги эти не петля дьявольская… Господи, прости меня, грешную…
Старушка, несколько раз крестившаяся во время рассказа Анны филатьевной, молчала.
— Вот какова я, окаянная… Грех совершила незамолимый, смертный, младенца обидела… В геенну себе путь уготовила…
Анна Филатьевна залилась горькими слезами. Анфиса вышла из своего оцепенелого состояния.