Князь Тьмы и я. Книга вторая
Шрифт:
– Не Каиль – Княгиня. Я прошу прощения, за фривольность в отношении вашей супруги, князь.
Он почти стал нормальным, в том понимании нормы, которая была типична для тысячелетних вампиров, но хватило его менее чем на секунду, и Навьен глухо спросил:
– Где княгиня?
Вопрос, в котором ничем не завуалированная звучит мольба на грани унижения.
И я как-то скорее интуитивно поняла, что сейчас Навьен именно просит, и именно униженно. Я лишь не могла понять смысла его поведения. Он же выдавал себя с головой! Он же рисковал сейчас этой самой головой. Он…
– Ты солгал мне, – очень тихо произнес князь.
Тихо, но от озноба,
И это не было вопросом – Даркан просто знал. Он все уже знал!
И Навьен был слишком умен, чтобы не понять этого.
Но вместо того, чтобы сейчас просто заткнуться, или выкрутиться, этот тысячелетний идиот, хрипло сказал:
– Да.
И у меня остановилось сердце.
– Ты возжелал недопустимого, Навьен, – продолжил князь, произнося каждое из слов с железобетонной уверенностью.
Я вспомнила слова тысячника «Не надо с ним играть» и поняла, что Навьен был прав – с Дарканом играть определенно не стоило. Это как дразнить тигра, причем не в зоопарке, а прямо в саванне, не имея с собой даже револьвера или ножа. Хотя хрен с тигром поможет и первое и второе. Но хоть попытаться же стоило! Пусть безнадежно, пусть без шансов, пусть даже зная заранее, что все обречено на провал, но покорно ждать расправы тоже не выход.
Я рванулась к двери, даже не осознавая этого, и всхлипнула, когда Грэя удержала, сильно, жестко, накрыв мои губы ладонью, чтобы ни одно судорожное рыдание не прорвалось. Я дернулась, даже зная, что мне нечего противопоставить вампирше в плане силы, и замерла, услышав тихий голос горничной:
– Если князь увидит ваши чувства, лорд Навьен будет сожжен. На ваших глазах. Возьмите себя в руки, княгиня, у вас нет ни шанса спасти его от наказания, но есть шанс уберечь от гибели.
Я дернулась, пытаясь вырваться и Грэя жестко добавила:
– Отрывание головы – еще не смерть. Не усугубляйте, княгиня. Навьен всегда был предан дому Даркан, князь, несомненно, примет это во внимание. Но если он поймет что и вы неравнодушны к тысячнику, от Навьена останется лишь пепел. Возьмите себя в руки.
Когда она уводила меня прочь по темным переходам, мое сердце билось там, в разгромленной столовой. Мое дыхание осталось там, в разгромленной столовой. Все мои мысли тоже оставались там…
Со мной были лишь слезы.
Только слезы.
3
Это было страшно. Страшно лежать на постели, где-то в глубине даже не дома – подземелья, и прислушиваться к каждому звуку, каждому шороху, каждому отголоску… которых не было.
Все что имелось в наличие – тишина. Абсолютная, давящая осознанием своей слабости, безнадеги и сжирающим душу страхом, причем даже не за себя. Мне не стоило слушаться Грэю. Нужно было вмешаться, остановить Навьена с его треклятым приступом откровенности, или хотя бы дать понять, что я жива, что со мной все в порядке, что я… я тут, я рядом, я даже буду с князем, если хочешь, только не надо из-за меня умирать…
– Княгиня, я приготовила для вас ванну, –
Я почти ненавидела ее, когда она эту ванну набирала и шум воды мог заглушить… даже не знаю что, что-нибудь, какой-нибудь из звуков, слов, обрывков крика… Я ненавидела ее, когда она притащила меня в эту нижнюю мою комнату, которую превратили в полностью идентичную комнате верхней, все с той же подсветкой по контуру пола. Я ненавидела каждое ее слово, потому что оно могло заглушить последний крик того, кого я… за кого я так боялась.
– Княгиня, так нельзя, – Грэя присела перед кроватью, заглянув в мое мокрое от слез лицо, – князь – это теперь ваша судьба, ваша жизнь, ваше всё.
Мне было мерзко от собственной слабости, от того, что лежу здесь, беззвучно глотая слезы, но сил сказать правду, хватало:
– Я ненавижу его, Грэя.
Вампирша устало вздохнула, покачала головой, как-то разом и с сочувствием и с неодобрением, и тихо произнесла:
– Как бы пламенно вы его не ненавидели, вам придется его полюбить, княгиня.
Любить? Князя? Серьезно? Да я скорее сама себе горло перегрызу!
– Однажды, – Грэя поднялась с пола, и присев на край моей постели, взяла меня за руку, – леди Малисент спросила меня – каково это, быть княгиней?
Она грустно улыбнулась мне, и продолжила:
– Что я могла ей ответить? Ей, которую растили, изолировав от темной стороны этого мира. Разве можно рассказать девочке с нежным и ранимым сердцем, воспитанной с верой в справедливость, о том, что такое семейная жизнь?.. Я не смогла.
Грэя вновь улыбнулась. В этой улыбке было уже больше, чем грусть – боль, горечь сожалений, ощущение безвозвратной утраты.
– Вы будете ненавидеть его, княгиня, вы будете его пламенно ненавидеть, сгорая в этом пламени, но пройдет время, и вы найдете спасение в его объятиях, в его глазах, в его любви. Вы будете засыпать, глотая слезы, и молясь, чтобы сердце перестало болеть, а просыпаться – с надеждой, что новый день принесет только хорошее. Вы будете преданы, не раз и не два, вы будете сгорать заживо от ревности и боли, но прекрасным фениксом восставать из пепла, едва князь вновь переступит порог вашей спальни. Это семейная жизнь, княгиня. Она не простая и для людей, но очень сложна для вампиров, а вам предстоит строить семью с князем вампиров, и сложнее этого едва ли сыщется хоть что-то. Вы девочка, княгиня, девочка с ранимым и отважным сердцем, девочка которая, как и все девочки, живет скорее эмоциями, чем разумом, вам будет сложно, больно, трудно. Но после, когда появятся дети, вы станете жить и дышать ими, радоваться их достижениям даже больше них самих, ощущать их счастье как свое собственное, разделять их боль с ними и глядя на них понимать, что все это было не зря – слезы по ночам, ощущение полной безнадежности, боль, горечь… Это все уйдет, княгиня, и наступит день, когда вы поймете, что все это не имеет значения, ничего не имеет значения кроме вашей семьи и детей.
Млять!
– Грэя, – я села на постели и вытерла слезы, – слушай, не в обиду тебе будет сказано, но психотерапия явно не твое. Вообще не твое. Даже не берись за это.
Посидела, в шоке глядя на удивленную вампиршу, и добавила:
– Слава небесам ты все это хоть Малисент не рассказывала. Не рассказывала ведь?
– Нннет, – несколько запнулась она.
– Ну, хоть что-то хорошее, – обозначила я то самое «хоть что-то хорошее» во всей этой ситуации.
Потому что больше ничего хорошего не было.