Князь Трубецкой
Шрифт:
— Печально видеть воинов в таком бедственном положении.
Француз посмотрел на пленных, словно ожидая какой-нибудь реакции, но и ротмистр, и Трубецкой молчали. Чуев, скорее всего, французского не знал, а Трубецкой решил свое знание языка пока не демонстрировать.
— С кем я имею честь беседовать? — по-русски спросил француз.
— А что ты с нами так официально разговариваешь? — Чуев, опершись локтем о ступеньку, попытался устроиться поудобнее. — Словно на приеме каком. Да ты ложись возле нас запросто, попроси мальчишек, чтобы они и тебе руки-ноги связали, и поболтаем накоротке, как воинам положено. Ты капитан, я ротмистр… приятель мой так вообще князь… принц по-вашему, вот и побеседуем… тут знаешь, какие ступени удобные да мягкие? Век бы на них лежал.
Француз заложил руки за спину и некоторое время молча рассматривал пленников.
— Чего смотришь? — осведомился Чуев. — Не знаешь, где посадить да чем угостить?
— Насколько я знаю, вы, господин ротмистр, умудрились сами влезть в ловушку и заодно погубить своих людей, — медленно, не отрывая взгляда от лица Чуева, проговорил капитан. — Вас захватили в плен местные жители, некомбатанты, связали, как… как…
Капитан сделал неопределенный жест рукой, словно подбирая нужное сравнение, такое, чтобы не обидеть ротмистра. Или наоборот — побольнее хлестнуть по и так уже уязвленному самолюбию.
— Как свинью повязали, — подсказал Чуев и подмигнул французу. — И за своих гусаров я до самой смерти себя корить буду, только глупость моя тебя, господин капитан, от правил чести и воинской вежливости не освобождает. Или что-то во французской армии не так сделалось?
Француз покачал головой и присел на ступеньку возле Чуева, аккуратно, чтобы не испачкаться. Легким движением руки отослал поляков к телеге, задумчиво потер ладонью щеку.
— Кажется мне, что вы, милостивый государь…
— Потрудитесь именовать меня по воинскому званию, сударь! — неожиданно резко оборвал его Чуев. — Это вы щенков этих милостивыми государями титуловать можете.
— Извините, господин ротмистр, — с самым серьезным видом произнес француз. — Конечно же, ротмистр Изюмского полка — это не сыновья поветового маршалка. Значит, господин ротмистр, вы недостаточно ясно представляете то положение, в котором оказались по собственной, как вы выразились, глупости. Вас ведь в плен взяла не Великая армия. Вас даже и в плен не брали, так, захватили. И вполне могли сами все решить, но пан Комарницкий, памятуя нашу с ним старую дружбу, разрешил мне поговорить с вами, чтобы узнать у вас что-нибудь для меня интересное, и если вы будете достаточно разумны, то даже смягчить немного вашу участь…
Вербует, подумал Трубецкой. Даже не так — готовится колоть беднягу-ротмистра, подготавливает к тому, что его, возможно, будут пытать. Зачем? В смысле — пытать зачем, что такого может знать обер-офицер гусарского полка? Но каков капитан! Где же его благородство и дворянская чистота, ведь только начало девятнадцатого века на дворе, еще все дворяне — братья, а война — это столкновение чести с благородством. А тут тебе такие пошлые угрозы.
— Ты, капитан, грозишься меня на съедение сим щенкам передать? — спокойно, даже с какой-то деловитостью в голосе поинтересовался Чуев. — Какой пассаж! То есть господин офицер позволит…
— А что я могу сделать? — воскликнул господин офицер. — Вы — их пленники, и у меня нет никакой возможности изъять вас из их рук. Даже если бы попытался…
— А ты не попытаешься… — протянул с пониманием ротмистр. — Куда тебе… Так чего тянуть тогда? Зови пащенков, напускай на меня… Только…
Черт, мысленно выругался Трубецкой. Дьявол и дьявол! Сейчас он ляпнет глупость. Из самых лучших побуждений, конечно, но сделает так, что все происходящее здесь превратится из драматической пьесы в кровавый трагифарс.
— Только вот князя им не отдавай. Князь Трубецкой, из лейб-гвардейцев. Я так полагаю, что стоит он куда больше, чем гусарский ротмистр. Нет?
— Князь Трубецкой? — Француз улыбнулся. — Это правда?
— Да, — ответил Трубецкой. — Это правда. Подпоручик Семеновского полка князь Сергей Петрович Трубецкой-первый.
— Вот это интересно. Спасибо, ротмистр, что вовремя подсказали.
Капитан встал со ступеньки и быстро пошел к полякам, о чем-то тихо переговаривавшимся возле телеги.
— Ну спасибо, Алексей Платонович, — тихо, сквозь зубы поблагодарил Трубецкой. — Теперь они не только вас пытать будут, но и мне достанется. Через меня на вас попытаются…
— Само собой, — усмехнулся Чуев. — Как же без этого? Если они только меня рвать на куски будут — какая мне с этого польза? Никакой, вред один. А вот если вас начнут пользовать припарками да клистирами, тут фортуна, глядишь, и смилостивится. Я когда-то в плен попал к туркам…
— Говорили уже.
— Да, но не рассказал самого интересного. Захватили они меня, вахмистра и трех гусар… И обидно так, что и слов нет. Вот того и гляди наши подоспеют, только к тому времени пленных турки порешат, они только выбрать не могли — головы срубить или просто животы распороть… — Чуев вдруг замолчал, глянул на француза, о чем-то говорившего с поляками, и тихо, почти шепотом сказал: — А вы какие-нибудь секреты знаете, господин подпоручик?
— А что?
— Не штокай, а отвечай старшему: знаешь секреты?
— Я такие секреты знаю, — закипая, прошипел Трубецкой, — что ты даже и представить себе не можешь. Я знаю численность нашей армии до последнего человека и пушки, я знаю, как отступает вторая армия и где ее можно перехватить. Я знаю… черт возьми…
— Вот даже как… Нехорошо получилось… Ладно, рассказывай капитану все.
— Что?
— Не понял? Все рассказывай. Подробненько, пусть записывает. Только попроси, чтобы он меня пока не убивал, вроде как условие поставь.
— Все-таки жить хочется?
— Еще как! Я в Париже не бывал, запамятовал, что ли, князь?
— И предательством…
— Рот закрой и слушай, извини уж за грубость, ваша светлость! Мыза пустая, кроме французов и наших конвоиров, тут никого нет. За домом привязаны две лошади не расседланные, значит, с капитаном тут еще один человек. Ну и три поляка. Пятеро. На нас двоих, да еще связанных. Понимаешь?
— Понимаю.
— Во-от… Значит, нужно диспозицию переменить, заставить противника перестать нас опасаться и тем самым дать нам шанс. Если я врать начну, мне капитан не поверит, не было такого в заводе, чтобы гусары своих предавали… А ты — человек молодой, князь, балованый, небось слышал я, как гвардейцы в столице службу несут. И француз слышал. Мне-то чего терять? Жалованья моего? Деревеньки в двадцать душ? А ты — другое дело! И деньги, и светская жизнь… Эту кампанию в подполковниках закончить можешь, если постараешься, все ж на виду у генералов, а то и самого императора… Он тебе пообещает, что предательство твое, по молодости допущенное, никто, кроме него, не узнает. А ты поверишь…