Князь ветра
Шрифт:
Мы кружились, набирая скорость, подчиняясь темпу, который взмахами руки задавал нам Великий мастер. Сам он все так же стоял в стороне. Иногда, как на хлыстовских радениях, кто-то из палладистов истерически провозглашал что-нибудь вроде следующего: «Душа солнц отвечает на вздох цветов!» Или: «Роза мира, цебраэль!» На эти маловразумительные оповещения хор откликался еще большей невнятицей. Тем временем храбрый Микки продолжал наскакивать на их палладиум. Медный дьявол оставался неподвижен. Очевидно, механизм должен был сработать позже. Я сосчитал еле заметные отверстия, откуда выступят смертоносные жала. Их было одиннадцать.
Раздался чей-то истошный
Микки заскулил, прикрыл лапами морду и попытался бежать с поля боя, но мы сдвинулись теснее, отрезая ему все пути к отступлению. Я с ужасом осознал, что в ближайшие минуты нам предстоит сжать кольцо и загнать бедную обезьяну в объятия Бафомета. Вероятно, это надо было понимать так, что, когда владыка тьмы изнемог в последней битве с архистратигом небесных сил, когда победа начала клониться на сторону последнего, тут-то мы, то есть палладисты во главе с Великим мастером, и подоспели на выручку.
Несколько не опасных, но чувствительных уколов, нанесенных острием тесака, лишили Микки воли к сопротивлению. Он опустился на четвереньки и попробовал проскользнуть между ногами участников хоровода. Всюду его встречали яростными пинками. Тогда, тоже озверев, он с рычанием стал метаться внутри круга, выискивая слабое звено в окружавшей его живой цепи. Два-три наскока не увенчались успехом, всякий раз его отбрасывали назад. В отчаянии он уже кого-то куснул, кого-то цапнул когтями. Пролилась первая кровь. Палладисты, надо отдать им должное, проявляли завидную силу духа. Никто не дрогнул, хотя руки и лица у многих были в крови. Там, где напор доведенной до бешенства обезьяны становился особенно силен, на помощь приходил Великий мастер со своим тесаком, и Микки, скалясь, отступал.
Меня мутило от мерзости всего происходившего на моих глазах и при моем участии, но, чтобы не выдать себя, я не мог ни вступиться за истязуемое животное, ни просто бежать. Оставалось утешаться мыслью, что Микки – их последняя жертва, и жертва не напрасная: если сегодня они меня не разоблачат, в следующий раз для них все будет кончено.
Наконец Микки сдался. Затравленно озираясь, он забился под ноги Бафомету. Наш натиск ослаб, теперь мы окружали загнанного зверя не одним кольцом, а двумя. Передние подступили к нему вплотную, но он даже не огрызался, лишь тяжело вздыхал и смотрел на нас полными смертельной тоски глазами.
Я уже находился в полуобморочном состоянии, когда Великий мастер встал перед скорчившейся на полу обезьяной и начал плашмя бить ее тесаком по передним лапам, вынуждая подняться на задние. Поскуливая, Микки выполнил то, что от него требовалось. Должно быть, он еще надеялся послушанием облегчить свою участь. Тогда Великий мастер принялся лупить его по задним лапам, а палладисты сдвинулись еще теснее, оставляя ему единственную возможность спастись от безжалостных ударов – вскарабкаться по статуе Бафомета, как по дереву. Повизгивая, Микки полез по ней вверх, и в ту же секунду раздался щелчок приведенного в действие механизма. Распахнутые лапы чудовища стремительно сошлись. Из них, а также из других членов с лязгом выдвинулись ужасные стальные жала. Все они были парные, лишь один, самый страшный, выступивший напротив того места, где у жертвы должно находиться сердце, пары не имел.
Содрогнувшись, я увидел, как Микки, пронзенный одиннадцатью клинками, с хрипом бьется в объятиях медного дьявола. Кровь потекла на пол, но в агонии, прежде чем умереть, непроизвольным судорожным движением лапы он сорвал маску с лица Великого мастера и при этом когтями оцарапал ему шею. Я едва не вскрикнул, узнав этого человека. Передо мной был…»
Иван Дмитриевич умел держать артистическую паузу, но сейчас она затянулась настолько, что Мжельский не вытерпел:
– Ну и кто же это был?
– В тот вечер я еще не знал кто.
– Но ведь вы говорите, что узнали этого человека, – напомнил Сафронов.
– Вы плохо меня слушаете. Я лишь изложил содержание записей, найденных мною в столе у Рогова. Сверху лежало «Драгоценное зерцало сокровенной мудрости», под ним -этот мемуар с незаконченной последней фразой. Рогов писал от первого лица, я так и пересказал.
– Какая-то у него больная фантазия, – заметил Мжельский.
– Я тоже сперва так подумал, но затем вынужден был переменить свое мнение.
– И сочли его фантазию здоровой?
– Я понял, что это не фантазия, – пояснил Иван Дмитриевич.
22
Выйдя из номеров Миллера на Кирочную, Иван Дмитриевич забыл, что приехал сюда на казенных лошадях, и направился к стоявшему возле ворот извозчику. Тот, однако, еще издали, почему-то меняясь в лице, хрипло сказал: «Занят!» Лицо его показалось знакомым, но тут сзади набежал полицейский кучер, Иван Дмитриевич пошел с ним к своему экипажу и лишь у себя в подъезде вспомнил, что этот же извозчик позавчера вечером, после разговора с Каменской и Филиным, отвез его домой из Караванной. Вряд ли такое совпадение могло быть случайным.
В восемь часов он был дома, но, несмотря на относительно раннее возвращение, жена встретила его в своей обычной манере:
– Страшно смотреть, на кого ты стал похож…
– Скажи еще, – подсказал Иван Дмитриевич, – что такой цвет лица бывает у больных раком желудка.
– Смотри, накаркаешь! Кстати, утром я дала тебе зонт. Где он?
– Оставил на службе.
– Но ты приехал с другой стороны, я в окно видела. – Да, у меня были дела в городе.
– Ты, значит, – угрожающе спросила жена, – не брал с собой зонт, когда ездил по делам?
– Зачем? Дождя же не было.
– А если бы был? И если завтра с утра будет? Сколько раз ты обещал мне всегда брать с собой зонт!
– Я всегда беру…
– Тогда где он?
– Забыл у любовницы, – сказал Иван Дмитриевич, проходя в умывальную комнату.
Жена побежала за ним, взывая:
– Никогда не смей так шутить! Слышишь? Никогда!
В ожидании ужина он зашел к Ванечке, мельком взглянул на предъявленную ему тетрадь с мыслями старца при взгляде на заходящее солнце, но читать не стал, вместо этого лег на диван у себя в кабинете, закинул руки за голову и ягодицей почувствовал какую-то иголку. Кольнула единственная, а под пальцами их там оказалось несколько, воткнутых во что-то маленькое, мягкое. Он зажег лампу. Это была тряпичная куколка явно мужского пола, чем-то неуловимо похожая на него самого. Тем неприятнее было видеть всаженные в нее с разных сторон короткие толстые иглы. Не считая, он сразу понял, что их должно быть одиннадцать. Так и вышло.