Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
Он нагнулся, ухватил за косу и намотал на руку. Его голос был прерывающимся от ненависти:
— Ну? Что скажешь, благородная гадина?
Она пыталась вывернуться. Он ударил ее снова, его сильные руки срывали с нее одежду. Она слышала гогот собравшихся мужчин, пыталась отбиваться, царапалась, кусалась. Он ударил ее еще, грубо перевернул лицом вниз. Она разбила губы о камень, уже и так залитый кровью ее отца. Потом ее тело пронзила острая боль, новгородский раб что-то выкрикнул, в ответ загремели мужские голоса, похабные и стыдные. Он мял
Потом тяжесть вроде бы ушла, но истерзанное тело застыло от боли, она боялась шевельнуться. Мимо процокали конские копыта. Мужские голоса раздавались то ближе, то удалялись.
Солнце уже садилось, когда она зашевелилась, пыталась сесть. Вдруг услышала быстрые шаги, ее подхватили участливые руки. Это была сенная девка Ганка. Платье ее было тоже изорвано, губы искусаны, на теле виднелись синяки и кровоподтеки. В глазах стояли слезы:
— Милая княжна, что эти звери с тобой сделали!
Рогнеда с усилием повернула голову. Она сидела, поддерживаемая Ганкой, в теплой луже крови. Та уже потемнела, свернулась в комочки. Рядом лежал труп отца, а с другой стороны — разрубленные тела братьев. Она узнала их с трудом. Доспехи и одежду сняли, и прекрасные тела разрубили, глумясь, топорами, будто туши лесных кабанов.
— Княжна! Нас, твоих девок, бесчестили прямо на площади…
— Меня… тоже…— прошептала Рогнеда.
— Тебя только князь, а нас скопом! Березана противилась, так ее проткнули копьем, а потом уже мертвую испакостили… Звери, хуже зверей!
Она расплакалась, обнимая и расплетая тяжелую, набухшую от крови косу. Рогнеда сидела недвижимо. Во всем теле была боль, но еще большая боль терзала внутренности. Теперь она знала, что такое ненависть. Сегодня терзали не только ее тело. Втоптали в грязь девичью честь, имя гордой княжеской дочери. А что такое потеря богатого княжества в сравнении?
На улице темнело, только зарево уже трех пожаров озаряло небо и бросало на улицу зловещие багровые сполохи. Донесся треск горящего дерева. Все еще доносились отчаянные предсмертные крики. Кого-то насиловали, убивали, грабили. Убитым вспарывали животы, искали проглоченные драгоценности. В богатых домах убивали всех, даже детей, рылись в окровавленных внутренностях.
Рогнеда остановилась, давая глазам привыкнуть к полутьме комнаты. Светильник трепетным огоньком озарял лишь один угол. За столом высокий мужчина склонился над развернутой картой из телячьей кожи. На едва слышный стук двери он мгновенно поднял голову. На нее взглянуло незнакомое лицо: сосредоточенное, в глубокой задумчивости, с запавшими глазами. Чисто выбритая голова блестела, как и серьга в ухе, черный клок волос как змея свисал с макушки до шеи.
Человек в упор смотрел на нее, словно не узнавая, наконец сквозь чужой облик проступили черты хищника, который убил ее отца и братьев, опоганил ее тело и душу. Ей показалось, что даже глаза у него зажглись багровыми огоньками, как угли, с которых
— А, — сказал он, в голосе новгородца вместе с ненавистью, все еще неутоленной, росло торжество, — ну-ну, иди сюда.
Она мертво смотрела в его смеющееся лицо.
— Твои воины пропустили меня…
— А как же? — удивился он. — Все знают, что ты придешь разуть меня. И весь твой город знает!
Она задохнулась от унижения. Казалось бы, уже все выжжено, исковеркано, загажено, но он нашел как сделать еще больнее!
— Кто это тебе сказал? — спросила она тихо.
— Боги.
— Чьи боги?
— Тебе помогают свои, мне свои. Теперь уже видно, чьи сильнее.
Приближаясь, она увидела на столе выделанную телячью кожу, где были реки, озера, леса, болота, град Полоцк. Она часто видела эту карту на столе ее отца. Он долго обсуждал с воеводами как лучше обустроить земли, защитить, где проложить мосты, загатить болота, а где пустить паромы…
— Тебе боги в самом деле сказали, что я приду разуть?
— Сказали.
— Твои боги… лгут!
Она молниеносно выхватила узкий кинжал. Тускло блеснуло лезвие. Она ударила точно и сильно прямо в сердце…
…но рука остановилась на полпути. Сильные пальцы сжали запястье словно волчьим капканом. Он держал ее крепко, смотрел насмешливо. Губы искривились в злой и презрительной гримасе:
— Мои не лгут. Они сказали, что ты захочешь отомстить. Я лишь должен был понять, как. Яд, удар нанятого вора, удавка… Все недостойно, ты должна придти сама. Еще от двери я видел где ты прятала нож! А теперь ты умрешь, и даже твои люди отвернутся от тебя.
Он вывернул ей руку, она вскрикнула от боли. Кинжал упал на пол. Владимир пинком отправил его под стол.
— Я могу не сказать, что пыталась тебя убить, — прошептала она.
Он засмеялся:
— Тем лучше. Выходит, я заставил гордую Рогнедь солгать, как простую рабыню.
Горькие слезы закипели в ее голубых глазах:
— Да… я скажу, что пыталась тебя убить.
Появился неслышно тихий человек, забрал кинжал и так же неслышно исчез.
— Умрешь на рассвете, — сказал он, глядя ей в глаза. — Умрешь не как княжна, а как тать и головница. Но сперва по праву войны я отдам тебя воинам на потеху.
Слезы бежали по ее мертвенно бледному лицу. Владимир раздвинул в жесткой усмешке губы:
— Там в десятке Дубоголова есть такой страшила… Бр-р-р! А у Выпника в отряде какие-то больные, покрытые коростой и язвами… К ним ни одна баба ни за какие деньги… тебе обрадуются, уж они-то свою скопившуюся похоть утолят!
Она прошептала, глотая слезы:
— Зачем… Зачем ты мне все это говоришь?
Голос новгородского князя был тяжелым и острым, как его меч:
— Ты разуешь меня. Ты разуешь меня как самая последняя челядница, как слуга челядницы. Ты разуешь меня и поцелуешь мои сапоги! В этом случае ты умрешь на рассвете как княжна. И будешь похоронена с отцом и братьями.