Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
— Племя Русь или Рось, — начал историк медленно, все еще присматриваясь к малейшему изменению в лице императора, но тот сидел недвижимо, не шелохнув и мускулом, — славянское племя Русь, что уже совершало разбойничьи набеги на земли империи… Непомерна твоя щедрость, мудрый и блистательный базилевс, что ты проявил интерес к этому вроде бы малозаметному племени! Только ты, величайший и непревзойденнейший, мог заметить…
— Оставь мои титулы, — зло бросил базилевс, в голосе звякнул металл, историк съежился. — Говори только о Руси. Там опять перевороты, убийства… Как и везде. Но что-то меня гнетет. Я чувствую оттуда скорую угрозу! Что там
Историк истово закивал, но в его выцветших в подземельях и книгохранилищах глазах появилось смущение:
— Великий…— он осекся. — Мы могли проследить за этими племенами, да и то не всегда, лишь когда они ходили в походы, вторгались в наши земли или земли Востока. А вот времена, когда крепли на берегах своих рек, для нас тайна. Но это не тайна для иудеев: они издавна проложили там караванные дороги, еще Аттилу снабжали оружием и роскошью, а когда взяли верх в Хазарском царстве и превратили его в каганат, то и вовсе следили за каждым шагом росичей. Прикажи изъять их записи!
Базилевс зло отмахнулся:
— Ты опять за свое! Их записи для нас недоступны, ибо язык чужд. К тому же свои записи прячут в надежде, что и мы, и Русь, и все народы падут, а они переживут всех, и тогда только у них останется подлинная картина мира. Давай выкладывай то немногое, что знаешь. Особенно про их воинские дела, военное искусство.
Историк в сомнении покачал головой:
— О, Величайший! Не всегда воинское искусство есть залог настоящей мощи. Был блистательный Ганнибал, но где теперь его Карфаген? Был непревзойденный Александр Великий, но где теперь его Македония? Был владыкой мира Рим, но вот западную половину империи захватили германцы, а восточную — славяне… Почти захватили. Надеюсь, что теперь эти два народа одного корня, что раньше еще не враждовали, столкнутся в великой битве за раздел мира… Прости, Ослепительнейший, я отвлекся! Я хотел сказать, что есть и другой путь. И указал его славянин Управда, что бедным крестьянином пришел в империю в бараньей шапке и овчинном тулупе и с посохом, дабы отбиваться от собак.
Базилевс нетерпеливо отмахнулся:
— Эту историю знает каждый. И что он свое имя попросту перевел на латинский лад и стал Юстинианом.
— Гм… Он стал величайшим императором Римской империи, сумев вышибить германцев из западной части империи, освободив от них Рим и объединив по своей властью всю необъятную империю. Он много еще свершил побед, очистил от германцев и всю Африку, но величайшая его заслуга в том, что впервые провел кодификацию римского права. По заслугам этот кодекс зовут кодексом Юстиниана, а его имя осталось в слове «юстиция»…
— В чем его путь? — потребовал базилевс.
— Он широко привлекал на службу варваров. Сам славянин, он ставил своих соотечественников начальниками легионов, командирами эскадр, всего флота. А те в свою очередь звали к себе друзей, ослепленных такой карьерой, а вот уже наши ряды пополняются отважнейшими воинами, в ряды наших мыслителей влилась свежая струя дикарской крови, что жадно набросились на знания… Эти гипербореи тут же забывают свой народ, язык, обычаи, и уже служат нам, как не могли бы служить даже себе. Кто, как не Юстиниан, сумел отразить страшные натиски славян на Севере?
— Я это знаю, — прервал Василий увлекшегося историка, — так что общее с Юстинианом и этим… новым князем Руси?
Историк
— Он делает все то же. Правда, бедную Русь не сравнить с великолепием империи, но их новый князь умеет завоевывать народы без боя… и удерживать без пролития крови! Русы — победители, но это единственный народ на свете, который не пользуется своим правом победителя, не ставит себя выше других. Они позволяют вносить в свои священные храмы чужих богов. Уже на другой день не делают различия между победителем и побежденным. И новые народы начинают приносить жертвы и богам русов, а сами без всякого принуждения начинают зваться росичами. Конечно, это не дело рук одного князя, это народ таков, но их князь очень умело этим пользуется. Он принимает всякого гонимого, будь это даже дикий печенег, чужой верой хазарин, свирепый викинг или беглый раб империи… Мало народов, в ком сила так хорошо бы сочеталась с душевной щедростью!
Василий долго сидел молча. Его молодое лицо словно бы резко постарело. Он сам ощутил себя огромной империей, цивилизованной, утонченной, но переполненной всеми болезнями, которые приносит цивилизация. Наконец почти прошептал:
— Да, они опасны…
— Очень, — подтвердил историк, в увлечении забыв добавить хоть один из титулов императора. — и еще надо подумать, стоит ли так уж навязывать им учение Христа!
— Почему?
— Пока они варвары, мы можем окружать их врагами, натравливать на них цивилизованные страны. Как на варваров, на них имеет законное право нападать и разорять любой государь. Если же примут Христа, то встанут в один ряд с теми, кто уже идет под его стягом. Они получат над нами преимущество! За счет своей удивительной терпимости к чужим.
— Но Христос ревнив! Он не потерпит других богов.
— Славяне — странный народ. Они и веру Христа переплавят в своем характере по-своему. И даже если и поставят его на главное место в русских храмах, то и своих богов не изгонят, а оставят рядом. У них слишком развито чувство справедливости! Помни, базилевс, они не приемлют рабства. Даже пленных либо отпускают, либо продают в другие страны, но у себя рабов не держат…
— Иди, — сказал вдруг базилевс.
Увлекшийся историк непонимающе раскрыл глаза:
— Что?
— Оставь меня, говорю, — сказал Василий уже раздраженно. — Ты сказал достаточно.
Историк в страхе распростерся на полу, проклиная себя за пространные речи. Базилевс велик, ему править миром, отвлекать его от дел государства
— тягчайшее преступление, и только его снисходительность спасает провинившихся от кары!
Когда в пустынном зале зашелестели легкие девичьи шаги, Василий все еще сидел на троне в глубокой задумчивости. Он выглядел человеком, из которого вытянули все кости.
— Что-то стряслось?
Он не повернул голову, только проследил за стройной фигуркой:
— Это ты, Анна… Тяжко мне, Анна…
Она как белка села рядом на поручень трона, исхудавшие плечи брата казались еще тоньше, а редкие волосы под ее пальцами выглядели паутинками. Он ощутил, как от ее тонких пальчиков пробежали живительные искры. Что-то отозвалось в его теле, сердце трепыхнулось вяло, он ощутил наконец, что оно еще качает редкую остывающую кровь.
— На дворе уже запряжены кони. Большой обоз с христианскими святынями, священниками, послами, богатыми дарами. Опять на Русь, как в бездонную бочку… Что-то будет на этот раз? Только что у меня был историк. Он горячо убеждал не давать Руси учение Христа.