Князь Владимир
Шрифт:
– Ты видишь только войны… Но если бы только войнами жил человек, если бы только воинскую доблесть признавал, растил и лелеял, то мы бы не накопили столько солнца в себе. Да, славяне, славные воители, были всегда, им поют славу, но были и другие люди из нашего племени… Мстислав, в крещении Хирон, за исповедование христианской веры был усечен мечом и сожжен в Томах. Это было еще в царствование Диоклетиана, в триста третьем году от рождения Иисуса. Теперь он – святой мученик. Там же в Томах казнен за веру в Христа и Богун, в крещении – Христ. Тоже славянин, ныне святой мученик. Он погиб
– Нет, – признался Владимир. – Но ты не робей, учи! Я умею учиться у всех. Потому и стал князем… а не был поставлен.
Борис заговорил быстрее, подбодренный вниманием:
– Они сделали для людства не меньше, чем все полководцы и воители, вместе взятые. Не вскидывайся, княже! Это обидно, но это так. Погибнуть за веру – совсем не то, что за свои стада, богатство или при грабеже чужих земель. Ведь так просто было спасти жизни! Снять крест с шеи и бросить под ноги!
– И они… не бросили?
Борис пристально и бесстрашно взглянул князю в грозные глаза:
– Они показали нам, как и всему миру, что над самой большой силой… силой рук и мечей… есть сила выше! Богун был слабый человек: кричал и плакал под пытками, а уж палачи старались вовсю, семь потов пролили, но все равно Богун крест не бросил!
Владимир спросил подозрительно:
– Такая мощь в том христианстве?
Борис покосился на суровое лицо, в глазах князя загорались огоньки гнева. Ноздри раздувались, как у арабского жеребца, дыхание пошло чаще.
– Не в нем дело, – сказал он осторожно. – И у нас, и у других народов хватало случаев, когда люди шли на смерть за правду, за честь. Но то были отдельные победы благородства, чистоты души, власти духа над плотью! А христианство – попытка возвести это в ранг закона. Поставить это и этих людей выше. Выше победоносных завоевателей, князей, королей и даже императоров! Такого раньше еще не было.
Владимир бросил хмуро:
– Ну-ну, продолжай.
– А раз они выше, – сказал Борис тяжело, словно тащил в гору камень, – то этим людям и надо бы подражать! Надо жить так, чтобы все люди на свете стали такими же. Вот что такое учение Христа.
– А вера Мухаммада?
Борис скривился:
– Как христиане признают, что их вера – лишь росток от могучего древа веры Моисея, так и Мухаммад говорит, что его вера вытекает из учения Христа. Христианство развивалось, росло, крепло. Через шестьсот лет это крепкое древо дало новый росток – ислам. В нем сохранено почти все, что было в старых, но добавлено новое, что накопилось за шестьсот лет. И подправлены кое-какие ошибки… Но дело не в исламе! Все эти новые веры едины в одном: нельзя жить по старым волчьим законам! Душа важнее, чем плоть. Вот сперва эту трудную правду надо принять душой, принять крепко. А потом смотреть, что лучше: ислам, иудаизм, вера Христа, арианство, буддизм, индуизм, огнепоклонение…
– Их так много? – ужаснулся Владимир. Он с уважением посмотрел на Бориса. – Откуда ты все это знаешь?
Борис невесело усмехнулся:
– Если бы не увечье, я бы так и шел по жизни с окровавленным мечом… Так что вижу скрытый смысл в словах, что раньше казались дурацкими.
Владимир ощетинился:
– Как они могут быть лучше нас?
– И я так думал… Но если бы меня не порубили так, что в битвы уже не годен, я бы прожил жизнь отважного воина, постарел бы и умер достойно, окруженный детьми и внуками. При удаче, конечно. И не увидел бы совсем другого мира… Я доволен, что теперь узрел мир, скрытый от простых людей. Будь они смерды, холопы или базилевсы. Волхв знает и видит неизмеримо больше!
Владимир засмеялся:
– Когда-то я очень хотел стать волхвом. Но как можно думать о высоком, когда навозных дел невпроворот? А власть – это по колено в дерьме… Хорошо, если еще по колено!
Глава 29
Когда покоренные вятичи снова не прислали дани, рассвирепевший Владимир сам встал во главе карательной дружины. Налетел внезапно, здесь он был подобен Святославу, если не выше на голову, посек наспех собранное малое войско. Местных князей распял на воротах, чтобы умирали долго и страшно, со старейшинами решали по-быстрому: привязывали за ноги к двум деревцам за вершинки, разом отпускали, и вороны весело слетались на две еще теплые, сочащиеся кровью половинки…
Но что обрадовало больше всего, на этот раз захватили неуловимого Варяжко! Вряд ли дался бы живым, но умело оглушили издали брошенным молотом, навалились, связали, а затем сковали цепями.
Кремень, который так удачно метнул оружие, вздохнул с облегчением:
– Все, распрям конец…
– С чего бы? – удивился другой.
– Этот змей всех подзуживал.
– Личные счеты?
– Еще какие!
– Вот что значит чужих девок уводить, – пробормотал дружинник то ли в шутку, то ли всерьез. В дружине посмеивались над страстью князя грести под себя новых девок. Добро бы просто пользовал, а то еще и многих женами именует. – А у Варяжко могла быть еще такая краля!
Варяжко потащили, подгоняя пинками, покалывая копьями. Владимир, заслышав невероятную весть, уже гнал коня навстречу. Варяжко сильно изменился за годы скитаний. Волосы спутались, блестели сединой, несмотря на юный возраст. Изуродованное лицо бугрилось нарывами, стало еще угрюмее и злее, глаза зыркали из-под разбитых топором надбровных дуг затравленно, ненавидяще.
– Ну вот и свиделись, – проговорил Владимир, он вздохнул свободнее. – Много воды утекло, Варяжко?
Варяжко зарычал, напряг могучие плечи. Цепи врезались в тело, разрывая в клочья рубаху. Чем-то напомнил лесного человека, так же дик и лют, смотрит с той же злобой.
– Молчишь? – поинтересовался Владимир. – Иль в лесах уже говорить разучился?
Дышалось легко, он чувствовал неожиданное облегчение. Даже не знал, что все годы жил в напряжении, ждал и боялся нежданного удара. Еще один камень с души!
– Ты победил, сын рабыни, – прорычал наконец Варяжко ненавидяще.
Владимир долго молча рассматривал его с высоты седла. Жеребец пугливо переступал копытами, пятился, чуя свежепролитую кровь. Варяжко внезапно рванулся вперед, стремясь пнуть хотя бы коня ненавистного врага.