Княжеский отпуск. Книга первая.
Шрифт:
Князь смотрел вдаль на особняк и вдруг нечаянно бросил взгляд на чахлый травяной ковёр, расстелившийся прямо тут – перед ним. Тонкие стебли состояли из двух цветов, резко сменявших друг друга: нежно-зелёного, видневшегося на дюйм от самой земли, и светло-жёлтого, почти белого, покрывавшего жёсткие безжизненные верхушки, торчащие иглами гигантского дикобраза. Отчётливо заметная граница, прочерченная неведомым карандашом, отделяла зелёный от жёлтого, словно природа несколько дней назад дала траве возможность побыть настоящим полноценным растением, а потом отобрала больше половины сочного зелёного, сменив его на сухой жёлтый. Если бы князь знал о существовании пергидроля, он мог бы сравнить этот
Князь вернулся к бричке. Проехав ещё не много, лошади начали неспешно спускаться под гору к широченному оврагу, по которому текла еле приметная речка. Она высыхала и умирала, а овраг разрастался вширь и вглубь, являя глазам путника крутые склоны, поросшие редкой рыжеватой травкой.
Через овраг был перекинут жалкий мостик, сооружённый в незапамятные времена: щелистый настил из брёвен, покрытый серыми расшатанными досками, и тонкие перильца-жерди с глубокими чёрными трещинами. Он был серого мышиного цвета, будто пропитался пылью, или даже был сделан из самой пыли – топни покрепче, и весь вычищенный сапог тут же покроется этим степным пеплом.
Когда лошади въехали на мостик, князь высунулся из брички, чтобы посмотреть на мелеющую речку, похожую на ручеёк. Серебристая водяная лента тянулась с южной стороны, с трудом огибая жёлтые камни, мешавшие потоку. Но князю было наплевать (и он, действительно, плюнул в прозрачную воду) и на этот ручеёк, и на его название. Жестокое похмелье не отпускало князя и мешало ему выжать из своего сердца хоть каплю сочувствия растворявшемуся в сухой земле ручейку: пусть он мелеет, пусть сохнет – всё равно в этой степи никто не выживет, кроме полевых мышей и сусликов.
Сергей Петрович лениво махнул рукой извозчику и, как ему самому показалось, рявкнул. Но извозчик услышал лишь писк сорвавшегося, так некстати, голоска: «Давай быстрей, опаздываем!», хотя никто никуда не опаздывал, и сказано так было только для порядка.
Оставшийся до графского имения путь шёл по крутым спускам и подъёмам. Ещё целый час тянули бричку утомлённые кони. Легко было только на длинных пологих спусках, когда кони чуть ли не бежали, будто опасаясь мощного удара брички по своим взмыленным крупам. Но когда спуск сменялся тяжёлым крутым подъёмом, тогда напрягались последние лошадиные силы, едва не рвавшие жилы; кровью наливались большие красивые глаза, а жгучий степной воздух с шумом втягивался в расширенные ноздри.
Особенно крутым оказался тот подъём, что находился за две версты до въезда в графское имение, откуда начинался лес, и дорога шла сквозь широкую просеку. Нестерпимый жар ещё полдня будет мучить всё живое в степи, но в этом месте воздух оставался прохладным. И тут наступило природное равноправие: князю вдруг захотелось размять кости, (и он выпрыгнул находу из брички), а лошади, почувствовав небольшое облегчение в виде временной утраты лишней тяжести, пошли неспеша.
– Ты поезжай, – сказал князь извозчику, – я, пожалуй, пройдусь – ноги затекли.
Извозчик молча отвернулся и шлёпнул коней вожжами. Бричка медленно тронулась вверх, чуть отставая от широкого шага Сергея Петровича.
Князь не торопливо поднимался в гору и смотрел на деревья. Поражал внешний вид стволов – настолько они были чахлые и болезненные. Князь на минуту сошёл с дороги и бегло осмотрел два клёна: от корня до верха, куда доставал глаз, вся кора поросла грубым серо-зелёным лишайником. Одетые в толстую непроницаемую «броню» деревья будто задыхались от нехватки воздуха и поэтому имели такой неказистый вид.
Пока проводились ботанические исследования, бричка поравнялась с князем. Он вернулся на дорогу и пошёл рядом. Извозчик молчал, сонно облокотившись на колени, и его вожжи, того и гляди, могли выскользнуть из заскорузлых, почерневших от солнца, рук.
Ощущая лёгкое, приятное напряжение в молодых коленях, Сергей Петрович поднимался в гору, ускоряя шаг. Бричка снова отстала.
С северной стороны подул слабый ветерок, остужая разгорячённое лицо. Когда князь поднялся по склону и вышел на ровное место, ветер всё ещё дул, нагоняя из дальних краёв грязно-белые длинные, узкие облака. Пустующее бледно-голубое небо, минуту назад пугавшее своим родством с такою же пустою степью, стало вдруг оживляться: облачные полосы тянули за собой необъятное тяжёлое свинцовое покрывало, которое, казалось, вмещало в своё нутро тучи и облака всего земного мира. Какая-то немыслимая, живущая за горизонтом, силища с лёгкостью толкала вперёд исполинскую серую массу, пригоняя вместе с ней потоки свежего воздуха, который вдыхался полной грудью.
В один миг всё переменилось в молодом человеке: уже не болела голова, исчез комок, весь день подкатывавший к горлу, ноги шли быстрее. Князь смотрел то налево – пыльный, серо-зелёный лес; то направо – жухлая степь, куда упала спасительная тень гигантского покрывала; оборачивался назад, зачем-то махая извозчику, мол, я ещё не далеко ушёл, не торопись, или же – давай быстрее, не буду я тебе оттуда орать. Извозчик всматривался, стараясь яснее прочесть движения княжьей руки, но потом понял, что те взмахи говорили лишь о смене настроения Сергея Петровича, и можно не обращать на них внимания.
Яснолицый князь, продолжая идти, поминутно глядел вверх, замечая, как меняется форма серого нагромождения небесного свинца. В какой-то момент, подняв голову, он увидел на сером небе светлое облако, похожее на профиль дьявола, какой во множестве печатали в европейских книжках с непристойными рассказами о монахах и священниках. «Лицо» облачного дьявола, с классическим крючковатым носом и короткой козлиной острой бородой, было устремлено в сторону далёкой Волги. Гордый взгляд, нечётко сформированных ветром, глаз; изогнутая тощая шея – того и гляди хрустнет, закинься голова чуть дальше; на макушке никаких рогов – вместо них виднелся кусок облачного «тела», похожий на пень со щепами, как от сломанного молодого дерева. Продолговатые «щепы», торчавшие смешным несуразным пучком, клонились в сторону моложавой, хищно изогнутой тонкой спины. «Дьявол» простёр в обнимающем жесте правую тощую, жилистую, с пятипалой кистью, руку над всем имением графа. Толстые длиннющие пальцы с чётко различимыми фалангами и длинными ногтями, были тяжеловеснее всего того, что нарисовалось на той картине: огромная «кисть» походила на купол, висящий над Ветрово, на некое твёрдое бесповоротное решение установить свою власть. И всё это было представлено в полном молчании одиноко бредущему невольному зрителю, который должен был понять серьёзность стремлений этого «картинного» предупреждения: «Мой город будет здесь!»
Князь даже попытался определить хотя бы приблизительный возраст бородатого рукастого облака: тридцать, сорок, пятьдесят лет? Но на ум не шло ни одной ясной цифры. Ни одного человеческого числа нельзя было подобрать к возрасту этого богомерзкого портрета: мысли крутились вокруг слов «приблизительно», «около», «примерно». Но как только князь пытался сказать себе, что этому изображению лет, примерно, пятьдесят, то опять выходило неверно: рассудок отказывался признавать любое предположение. У Сергея Петровича в тот момент сложилось впечатление, что его ввели в заблуждение, запутали вконец, дали пинка под зад, как школяру-двоечнику, и тут же спросили: «Какого цвета огурец, если он зелёный?»