Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Василий Васильевич нахмурился, но, опять повеселев, повелел позвать к себе из передового отряда молодого Плещеева. Князь Михаил Андреевич, приблизясь к страже, послал конника. Тот, лихо гикнув, помчался вперед.
– Что, государь, случилось? – подъехав к великому князю, тревожно спросил по-татарски царевич Касим. – Может, мордва или черемиса в засаде сидит? Прикажи, я поскачу вперед со своими нукерами…
Василий Васильевич весело рассмеялся.
– Нет, царевич, никакого зла в лесу я не чаю, – сказал он с ласковой шуткой, – опричь
Касим с недоуменьем глянул на великого князя, а тот рассмеялся еще веселей и добавил:
– Завтра, в четвертый день октября, святого Ерофея у нас празднуют, а наши православные весь этот день в лес не ходят, говорят – леший бесится, со злости и вред причинить может…
– А зачем от тебя конник к яртаулу поскакал?
– Хочу молодого Плещеева с сеунчем в Москву послать. А насчет мордвы да черемисы ты верно сказал. Надо ухо востро держать…
Они поехали рядом, дружно беседуя, а вскоре и Плещеев примчал. Станом и лицом красивый, Михаил на всем скаку ловко сделал крутой поворот к великому князю.
– Изволил звать меня, государь? – спросил он, осаживая коня.
Царевичу Касиму понравилась ездовая выправка Плещеева, и, причмокнув губами, сказал он Василию Васильевичу:
– Якши! Бик якши! [53]
Великий князь ответил ему улыбкой, но, обратившись к Михаилу, сказал строго:
– Отбери собе двадцать лучших конников, каких сам знаешь. Возьми что надо в дорогу. Поедешь в Москву с вестью о нашем освобождении. Разумей то, что нам козни Шемякины порушить надо.
53
Хорошо! Очень хорошо!
– Разумею, государь. Оповещу все христианство.
– Первую весть моему семейству, княгиням моим и сыновьям, потом всем прочим, как установлено. Завтра выезжай на рассвете. Да благословит тобя Господь Бог и помогут святые угодники…
Ближе к Новгороду Нижнему к старому, где Ока шире становится, бежит гребная ладейка о две пары весел и под парусом. Спешит из Мурома, ходко идет вниз по течению к матушке-Волге, да и ветер попутный. Над ладьей же у кормы – навесец тесовый, и сидят там на кошме Бегич да Федор Александрович Дубенский, едят снеди дорожные, а рядом в кошелке куры кудахчут, своего череду ждут. На шеях у них камешки разноцветные нитками привязаны – «куриные боги», от падежа они сохраняют.
Смеется Бегич и говорит в шутку:
– От падежа их боги спасают – для ножа берегут!
Но Федор Александрович хмурится. Думы у него о князе Оболенском.
Хитер воевода Василий Иванович и великому князю предан. Разбросал он везде заставы, и конники его по всем дорогам рыскают. Беспокоится Федор Александрович и зорко по берегам смотрит, где дороги проезжие, а за ними стенами стоят на обрывах крутых огромные сосны, ели, дубы и березы.
– Скорей бы
– Должны быть к вечеру.
Впереди на закрае реки лодка показалась. Когда поровнялись, подняли весла, Федор Александрович крикнул:
– Далеко ль до Дудина?
– В монастырь к ночи будете, на жилых еще приплывете. А чьи вы?
– Княжие. А у вас что тут деется? – сурово спросил Дубенский.
– Что наяву деется, – со смехом ответили с лодки, берясь за весла, – то и во сне грезится…
Федор Александрович осерчал.
– Ты им к делу, а они про козу белу! – крикнул он, но лодки уж далеко разминулись.
Не понравилась такая встреча Дубенскому.
– Лукавы люди, вельми увертливы, – сказал он Бегичу, – может, и лазутчики воеводы Оболенского.
Более часа они проплыли молча, когда вдруг Федор Александрович увидел, как конники с лошадьми на поводу, праздными и со вьюками, к самой реке подскакали, руками им машут и в голос кричат.
– Фе-о-до-ор Ли-икса-андрыч! – услышал он голос Плишки Образцова, что с их конями берегом ехал. – Сто-ой! Ве-есте-ей до-обыли!..
Переглянулся Дубенский с Бегичем, без слов друг друга поняли, и велел Федор скорей выгребать к берегу и парус свернуть. Вышел с татарским послом он на каменистый пологий берег, а ноги и руки у него от тревоги словно размякли.
– Какие вести? – глухо спросил Федор Александрович, а сам глядит, как у Плишки губы подрагивают.
– Худые вести! – громко и торопливо заговорил Образцов. – Седни о полудни встрел нас боярин Михайла Плещеев с конниками и в доспехах. Было то противу Иванова, села Киселева. На Покров, говорит, пожаловали князя великого царь Улу-Махмет и сын его Мангутек и, взявши окуп, отпустили на великое княжение со всем полоном, а в подмогу, говорит, против Шемяки свои полки дали с Касимом-царевичем…
– Врешь ты! – крикнул Бегич. – Не может то быти…
– Михайла Плещеев с сеунчем отпущен ко княгиням, – добавил Образцов, – я Плещеева-то давно знаю. В Москве, когда с нашим князем были, видал я там Плещеевых-то, и старого и молодого.
– Верно, – сказал Бегичу Дубенский, – ведомо и нам и тобе, что Плещеевы в полоне были вместе с великим князем.
– Сказывал он, – продолжал Плишка Образцов, – что князь Василий-то с царевичем в Нижнем Новегороде теперь, а то, может, и вдоль Оки уж идут…
Молчит татарин, позеленел от злости, и щеки ему дергает. Посмотрел на него Федор Александрович и сам ему с досадой молвил:
– А тобе что бояться? Царевич Касим тобя примет, не даст в обиду…
– Царевич Касим! – вырвалось у Бегича. – Хуже Мангутека он. Тот против отца, а Касим против всех и татар на русских сменить может!..
– Ты – не знаю как, – мрачно перебил его Федор Александрович, – а яз назад в Муром, потом в Галич побегу через Суждаль или Кострому, как уж Бог приведет.