Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Отвезут вас, дети мои, тайно в Авраамиев монастырь, поживите там. Потом сам к вам приеду и повезу вас к родителям в Углич. Тут же, дабы в тоску вам не впасть, возвеселит вам сердце старец Агапий многими старинами, притчами и баснями. В монастыре живите скрытно, дабы не опознали в вас княжичей: так для пользы вашей надобно. Когда же в град или посад захотите, то выходите токмо с благословения игумена. Он же к вам, опричь дядек, слуг своих даст, а слуги те водителями вам будут.
Совсем уж дряхл старец Агапий, но памятлив, мыслями светел, сладкоречив и душой радостен. Давным-давно за сто лет считает ему братия, а он все еще ходит с посошком по монастырскому двору, хотя не спешно, но твердо, и долгие службы церковные с легкостью выстаивает. Голос у старца мягкий, ласковый, западающий в сердце – век бы его слушал. Глаза его серые, с солнечной
Каждый день ходят к нему княжичи с Илейкой и Васюком слушать сказки, басни забавные, бывальщины разные да старины грозные и страшные. Страшней же всех сказов о стародавних временах сказ был о боге Велесе, [75] о жреце его Радуге и о девке слепой.
– Соколики милаи, – начал свой сказ старец, сидя с княжичами на лавочке под цветущей вишенкой, что у самых дверей его келейки, – слушайте, милаи. Туточка вот, в самом граде Ростове, старики мне, еще отроку, баили, дуб стоял. Велик дуб был, один за семь дубов сошел бы, а рядом с ним – капище. [76] Туточко есть две деревни: одна – «Поклоны», и в ней такой же дуб рос, а дубам тем поклонялись и дары приносили; другая деревня – «Анделово», а ране того там «Велесово дворище» было. На дворище ж том еще Володимерь, великой князь киевский, повелел воздвигнуть бога Велеса, из многих дубов резанного, с позлащенной главой. Идол сей вдвое выше был капища. Когда же солнце ввечеру садилось, глава Белеса позлащенная как в огне горела, и видно было ее из града Ростовского…
75
Велес – один из богов древних славян-язычников, олицетворяет производящие силы природы и считается покровителем домашнего скота.
76
Капище – языческий храм.
– Как же могло так быть? – заговорил вдруг Илейка. – Как же мог Володимерь святой идолов ставить? Запамятовал ты, отче…
– Ан не запамятовал! Володимерь-то тогда во язычестве еще был, свету христианского не узрил.
Илейка что-то еще сказать хотел, да княжичи оба руками на него замахали, а старец Агапий продолжал:
– И князь ростовский во язычестве был, и вот что от бога бесовского случилось в Ростове. Нача вдруг озеро выть и так выло, что и в ночи не давало людям спати две седьмицы. Как ночь, так и почнет шумети: вначале как бы шестеро абы семеро молотят на нем, а после протяжно так застучит, застучит и голосно завоет. До самого до света воет, а над капищем Велеса звезда хвостатая стоит, и оттого страху еще более. За сим извергло озеро рыбину, большенную, аки кит, который пророка Иону поглотил, и была та рыбина мертвой. Полтора сорока народу, опутав ее веревкой, приволокли на княжой двор. Потом целую седьмицу старец совсем нагой посередине озера каждый день на ладье ездил, а ночью в глубь водную с ладьей уходил до утра.
Старец Агапий замолчал вдруг, словно увидел сам что-то страшное и непонятное. Дрожь пробежала по спине княжича Ивана, а Юрий, Илейка и Васюк замерли.
– Остров потом показался на озере, – заговорил вполголоса старец, – а на острове-то терем, а в терему девка слепая. Из терему днем она выходит, садится на косматого льва и по острову ездит, а от сего тишина кругом тихая, листочек – и тот не прошумит, ветерок – и тот дохнуть не смеет. Люди же на все глядят, словно каменные, шевельнуться не могут от страху, – шепотом закончил отец Агапий и вдруг вскрикнул так, что испугались все. – Тут как загремит враз, загрохочет в небе, и стрела громовая, огненная, прямо в капище Велесово угодила! – продолжал старец громко и взволнованно. – Запылало, занялось все капище, а из него идол Велеса, самоцветами многими украшенный, сам, как живой, вышел, идет на восток вдоль берега озера, а вода пред ним, как в котле кипит, и рыба в нем варится, а волной ее вверх выкидывает, а по берегу-то все жилье человечье горит в пламени: и хоромы, и хлевы, и закуты, и все, что от дерева изделано. Все горит, скот ревом ревет, а люди всё еще шевельнуться не могут.
Смолк старец Агапий, словно засмотрелся на страшное зрелище, молчали испуганно княжичи и дядьки их.
– Жрец-то Велесов,
Смолк опять старец, только губы сухие его меж усов и бороды шевелятся, шепчут что-то неслышно, а сам он глядит куда-то в даль неведомую. Боязней оттого Ивану и непонятно все…
– Сильны беси-то были, – задумчиво сказал Васюк и перекрестился. – Слава Богу, от святого креста да от ладана совсем ослабли, а от молитвы во прах расточаются. Все же силен еще бес-то: и горы качает, а людьми, что вениками, трясет.
– Над погаными беси токмо властвуют, – возразил Илейка, – христианам же токмо искушения и прелести деют, а взять крещеную душу не могут, потому у всякого после крещения свой андел-хранитель есть…
Княжичи осмелели, и вдруг вся нечистая сила стала нестрашной, и смеются опять вот глаза у старца Агапия под густыми бровями.
– Нетути, нетути боле, нетути боле силы бесовской, – говорит старец весело, – наш чудотворец Леонтий, первоапостол земли ростовской, разогнал всю нечисть поганую! Сила их токмо в лесах дремучих, да болотах бездонных, и речных омутах. А туточка, где кресты сияют над храмами да почиют мощи угодника Божия, нетути, детушки, силы у бесов, нет у них смелости. Тишком ныне беси тут да шепотком все деют, а боле прелестью да хитростью христиан на грехи наводят.
Закрестился вдруг частым крестом старец Агапий, встал поспешно и побрел с посошком на монастырскую пасеку.
– Ох, запамятовал с вами, – ласково ворчал он на ходу, – запамятовал про пчелок Божиих! Поглядеть их надоть.
Накануне святого Леонтия, с ночи еще, начались службы церковные в соборе Успенском и прочих храмах ростовских. Гул колокольный разливается окрест, и вдаль и вширь, затопляет сверху гудом своим площади, концы и улицы града, где потоки людские шумят и гудят, растекаясь по всем углам и закоулкам. У гостиного же двора лавки, словно ульи, стоят круг церкви Святой Екатерины, толкотня и теснота такая, будто сотни роев тут роятся: мирские и духовные люди разного чина и звания, мужики и женки, старые и молодые, и калики перехожие – нищая братия.
Княжичи с дядьками своими и со слугами монастырскими, утреню отслушав в Успенском соборе и к мощам Леонтия приложившись, пошли прямо к торгу, где гостиный двор у соборной площади с лавками купцов, блинными, харчевнями и питейными. Но пока совершалось торжественное служение у мощей угодника, на площади было пристойно, тихо и благочинно и торга еще нигде не происходило, только нищие пели стихиры, прося подаяния. Княжич Иван впервые видел такое многолюдное празднество. В Москве, из-за малых лет до объявления его народу, он из Кремля не выходил, и теперь здесь все весьма занимало его. Вот показались лавки гостиного двора и навесы блинных, запахло печеным тестом и пригорелым маслом. Подле ветхого деревянного навеса одной блинной увидели княжичи слепого нищего с гуслями. Распустив седую бороду до пояса, сидел он без шапки на своем зипуне почти под самым прилавком, перебирая пальцами струны.
У прилавка толпился народ. Покупатели брали горячие блины и, свертывая их трубкой, макали в плошку с топленым маслом, целиком запихивали в рот, обтирая жирные пальцы о свои волосы.
– Блины масленые, блины горячие! – кричал бородатый мужик, принимая от рябой и грудастой женки блины стопку за стопкой на деревянном блюде.
Две же молодайки пекли их и, ставя одну за другой сковороды на горячие уголья, почти непрерывно сбрасывали готовые блины в огромную деревянную чашку, прикрывая их толстым холстом, чтоб не остыли.
– Эх, тетеха! – крикнул уже подгулявший рыжебородый мужик, обращаясь к рябой. – Почем блины-то?
– Стопка с маслицем, басенок мой, – озорным голосом нараспев отвечала рябая женка, – стопка с маслицем да бражки ковшичек всего-то четверть денежки! [77]
– Ишь, дороговизна какая! – проворчал Илейка, хотевший уж развязать свой кошель. – Сразу охоту отбило, поедим ужо в обители.
Но рыжебородый уже набивал себе рот блинами, запивая брагой.
Княжичи пошли было дальше, да слепец в это время зазвенел струнами гуслей и запел вдруг звучным голосом:
77
Деньга, денежка – четыре копейки серебром.