Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Не каркай, ворона! – вспылил Шемяка, но вдруг смолк и задумался.
– Пал ты духом, – помолчав, обратился князь Димитрий Юрьевич к Старкову, но тихо уж и с грустью. – Ране ты не таков был, когда ворота мне в Московский Кремль отворял. Храбрый был человек, а ныне…
– Ныне, – с горечью подхватил Старков, – вижу, и народ и Бог-то против нас, государь…
Задрожали губы у Шемяки, побледнел он, но ничего не ответил, повернулся лицом к окну. Из хором наместника волоколамского, где теперь стояли они с князем можайским и двором своим, увидел он у ворот чужих конников. Молча указал на них
– Мыслю, паки посол! – резко произнес Шемяка. – Коли от Василья – в железы его ковать!
Заметался Димитрий Юрьевич по горнице, но бояре молчали. Знали они, что государь постепенно сам стихнет, если не перечить ему и не уговаривать.
Успокоившись, сел Шемяка за стол, выпил меду чарку и молвил раздумчиво:
– Как же нам посла примати?
Никита Константинович Добрынский сразу ожил и зачастил, хмуро улыбаясь:
– Задоржать надобно посла-то и ласкать его, дабы время тянуть и злобу в них разжигать дерзостью. Будут в гневе они посла своего ждать да в горячке-то поспешат на нас, а мы почнем уходить от них, будто в страхе, в западню манить будем.
– А ежели они не пойдут на нас? – со злостью спросил Шемяка.
– Все едино посла у собя доржать надобно, – ответил Старков, – дабы не упредил он о чем князей своих. Может, он засады да засеки наши разведал.
– Истинно, истинно! – согласился князь можайский. – Может, он и послан-то токмо для-ради того самого.
– А ласкать его тоже надобно, – продолжал Старков, – дабы он и нам поболе поведал с лаской-то да за чаркой, Мы, государь, речь поведем, а ты уши навостри, может, мы все тут боле угадаем, нежели словами он скажет.
Шемяка усмехнулся и сказал Кузьмичу:
– Ну, старина, зови гостя! Веди с почетом, а мы его тут под жабры возьмем с ласками.
Прибыл послом от князя тверского боярин Александр Андреевич Садык с малой стражей и держал себя вежливо и дерзостей никаких не позволял. Помолясь и поклонясь всем, молвил он, хотя и почтительно, но твердо и строго:
– Государь Димитрий Юрьевич! Повествует тобе великий князь Борис: «Что стоишь ты в вотчине брата моего, великого князя Василья, а мою пустошишь? Ты бы пошел в свою вотчину да оттоле и бил челом брату моему, а не пойдешь прочь, ино яз готов со своим братом на тобя. А срок тобе полагаю седьмицу»… – Боярин Садык поклонился опять и спросил: – Когда, государь, ответ дать изволишь и где прикажешь нам оный ответ ждать?
Шемяка нахмурился и переглянулся с князем можайским и боярами. Поняли они все, что на этот раз посол послан весьма умный и хитрый. По всему ясно чуялось, что за послом сила большая стоит, что великие князья действительно успели собрать многое воинство. Усмехнулся Шемяка ласково, только глаза его потемнели совсем, и молвил приветливо:
– Да будет здрав великий князь Борис. Ты же, боярин, сам ведаешь: семь раз примерь, бают, один раз отрежь. Ну, прошу гостей за трапезу и завтра ответ дам. Утро вечера мудреней.
Вежливо усмехнулся боярин Садык, сел, помолившись, за стол со своим дьяком и сказал:
– Спаси Бог тя, государь, за ласку.
Все видели, что Садык сразу понял их игру, но нарочито
Начали пить водки и меды, и посол выпил за здравие Димитрия Юрьевича, а тот за здравие Бориса Александровича. После того пошли разговоры разные: о дороге, о том, что Казимир, молодой князь литовский, королем избран польским, что он в Литве вместе с панами да ксендзами совсем задавил православных – и русских и литвинов.
– Все льготы дает токмо папистам, [84] – горячо заговорил Садык, – и тем самым многих блазнит к латыньству поганому.
– И яз про то баю, – не выдержал Старков. – Казимир-то токмо Русь разорить хочет.
– Истинно, – подхватил лицемерно Никита Константинович, – бают, вот и князя Василья Ярославича хочет он против нас ополчить для-ради межусобий наших, а на земли тверские новгородцев в поход подбил.
Садык усмехнулся и, медленно попивая крепкий, ядреный мед, сказал спокойно:
84
Паписты – сторонники папы, католики.
– Вельми стары вести ваши. Воеводы наши давно уж повоевали земли новгородские, и послы от Новагорода били челом великому князю Борису Лександрычу на всей его воле, как положит ему Бог. И поруб [85] тверской новгородцы весь отдали, а что воеводы тверские воевали земли их и что иное у их поимали, и тому всему навеки крест.
Садык выпил до дна свою чарку, а сам все время из-за нее глазами по всем лицам водил и видел, что смутило всех его известие, что стрелы его хоть и без грому и шуму пущены были, но в цель попали верно. Помедлив нарочито с питьем, Садык поставил чарку на стол и добавил:
85
Поруб – захват, грабеж. В данном случае захваченные земли, имущество и пленные.
– А что до Казимира, то у нас, в Твери, нет ему веры. Князь Василий Ярославич пусть ему верит. Вести о сем истинны, токмо у вас они вельми стары.
Лицо Шемяки передернулось, а Старков и Добрынский тревожно переглянулись, но боярин Садык замолчал, принимая новую чарку меда. Молча стали пить и Шемяка, и князь можайский, и бояре их, но можайский не вытерпел. Стараясь быть равнодушным, проговорил он почти сонным голосом:
– О князе Боровском нам ведомо, что купно с Ряполовскими идет он из Мстиславля токмо к Пацыну литовскому, а пустит ли его Казимир из Литвы, кто про то знать может?
Садык усмехнулся и, переглянувшись со своим дьяком, сказал ему:
– Иван Лексеич, вишь, вести-то у них какие? Все им известно!
Дьяк ничего не сказал, а только лукаво подмигнул, но за столом все смолкли и напряженно ждали, что еще скажет боярин Садык. Тот, видимо, ясно разумел, что и оба князя и бояре боятся услышать неприятные им вести, перевел разговор совсем на другое.
– Когда же, государь, – спросил он, обращаясь к Шемяке, – изволишь ответ дать моему государю?
Шемяка досадливо скривил губы и тихо, но злобно ответил: