Княжий сын. Отцовское знамя

Брянское городище. Середина лета 55-го года от Последней Войны.

Я бросил взгляд на беснующуюся передо мной толпу. Сколько их здесь? Три сотни? Пять? Скорее всего, посмотреть на казнь собрались все незанятые жители Брянска, вне зависимости от рода деятельности и достатка.

Людей тут было даже больше, чем в тот раз, когда мы с друзьями смотрели казнь Грачевских помогальников в прошлом году. Как же это было давно… Хотя может быть, мне это просто кажется,

и все дело в том, что тогда мы стояли в последних рядах. В этот эе раз для меня приготовили самый лучший вид: с эшафота.

Тут были и зажиточные горожане в расшитых узорами кафтанах и дорогих кожаных сапогах, и нищие в лохмотьях. Наметанным взглядом я отметил в толпе как минимум троих профессиональных воришек, замаскированных под просителей милостыни. Для таких казнь – праздник, возможность почти безнаказанно пошарить в карманах у отвлекшихся на развернувшееся представление людей.

Толпа жаждала крови и бесновалась. Не знаю почему, но меня смешило то, что холодную голову сохраняли как раз карманники, три десятка городской стражи, да главные действующие лица. Судья, служитель Красного Тельца, и палач. Правда они не могли позволить себе потерять голову, ведь казнь – это не только веселое представление и правосудие в одном действии, но и строгий ритуал, который никак нельзя нарушить.

Впрочем, основная роль в сегодняшней постановке отводилась мне. И хоть, я и пытался бодриться и делать вид, что могу сохранить дух даже в такой ситуации, мне постоянно приходилось сглатывать пересохшей глоткой и сдерживать дрожь в коленях. Руки, наверное, тоже тряслись бы, не будь они туго связаны за спиной несколькими витками стальной проволоки.

А ведь еще пару дней назад я вел за собой верную дружину, конную рать в четыре десятка клинков. И за мной шло двое бояр. Собственных бояр, признавших меня своим князем. А теперь меня повесят по приказу предателей, убивших моего отца, чтобы разделить между собой собранные им воедино земли.

День выдался приятный. Теплый ветерок обдувал тело через множество отверстий в выданной мне робе смертника. Солнце ярко светило, но чуть со стороны, с заката. Площадь будто специально построили таким образом, чтобы во время разворачивающихся на ней представлений, ничто не могло отвлечь горожан от зрелища.

Судья заколотил в специальный колокол, подвешенный на эшафоте, толпа практически моментально замолкла, обратив все внимание на служителя закона. Убедившись в этом, он опустил ритуальную булаву – символ власти – и начал свою речь.

– Двадцать пять лет назад, – разнесся над площадью его мягкий, но при этом удивительно сильный голос. – Князь Кирилл собрал наши земли, объединил разрозненный Последней Войной народ и дал отпор пришедшей с восхода Орде.

Последней Войной было принято называть конфликт, положивший конец прежнему порядку. Монахи, из Николо-Одринской обители, среди которых я прожил целых полгода, считали, что ее причиной были действия людей, пытавшихся убить Бога. Якобы они разожгли адское пламя, но не смогли удержать его, и огонь тот обрушился с небес на города и спалил их дотла.

Поверить в то, что раньше на этой земле стояли города, по

сравнению с которыми Брянск был всего лишь небольшой деревушкой, оказалось сложно. Но я видел в старых книгах, хранившихся в обители, картины. Я видел, как по улицам этих городов маршировали стройные ряды воинов, и видел стройки и заводы, на которых использовали странные машины, назначения которых мне так и не удалось понять.

Так или иначе, почти все технологии оказались утеряны, и выжившим снова пришлось учиться жить с земли. Как раньше, я и об этом читал.

А вот в чем жрецы ошибались, так это в том, что Последняя Война якобы случилась всего пятьдесят пять лет назад. Их летоисчисление оказалось настолько неточным, что они потеряли целых два столетия. И на самом деле сейчас был две тысячи двести двадцать четвертый год от Рождества Христа Спасителя.

– Шестнадцать лет назад князь покинул нас, не оставив потомков, – судья решил зайти издалека. – Перед смертью он передал власть пятерым наместникам, которые мудро правят нашим народом и по сей день. Олег, человек, который сегодня предстал перед нами, совершил страшное преступление. Он выдает себя за сына князя Кирилла. Самозванец решил захватить власть в свои руки, отобрав ее у законных правителей.

С точки зрения местных я действительно был самозванцем. Да и, честно говоря, отца своего я не знал, так что и сам иногда сомневался в правомерности своих требований. Но моя, пусть и сомнительная, но правда все равно была лучше их откровенной лжи.

Толпа прекрасно знала, за что меня собирались казнить. В конце концов, мы навели немало шороху в местных землях, да и награда за мою голову составляла ни много, ни мало – полторы тысячи серебряных рублей. Тех самых, с профилем моего отца. Хватит на то, чтобы снарядить отряд из пятерых ратников, а уж простому селянину будет достаточно до конца жизни.

– За это, а также за организацию вооруженной банды, разбой и грабеж, убийства, судом Пяти княжеств, он приговаривается к смерти.

Насчет организации банды он, может, и был прав, дружину я успел собрать. Но вот грабежом мы не промышляли. Более того, били разбойников везде, где встречали, и даже отнятое селянам возвращали, хотя могли и себе оставить. По праву сильного, ведь что с меча взято, то свято.

За последние полгода мы очистили земли княжества от большего количества ватаг, чем местные стражники-лежебоки за последние лет пять. И это если не вспоминать о Граче – бандите, который подмял под себя почти весь Брянск, и которого местные искали несколько лет. Так и не нашли бы, если бы не мы.

– Ты отказал жрецу Красного Тельца, когда он пришел, чтобы облегчить свою долю, – обратился ко мне судья. – Но Красный Телец милостив, и готов принять даже совершившего такое страшное преступление как ты. Отрекись от своей лжи, публично прими покаяние, откажись от ложной веры, и останешься жив. Смертный приговор будет заменен пожизненной ссылкой на рудники.

Жрец кивнул, будто подтверждая слова судьи, хотя это и не требовалось. Толпу устроило бы и публичное раскаяние. По накалу страстей это оказалось бы ничуть не хуже, чем казнь.