Княжий удел
Шрифт:
Улу-Мухаммед почувствовал, как замер за спиной Тегиня. «Как же он собирается убить меня: вонзить кинжал в шею или задушить шелковым шнурком; это он умеет делать. — Хан уловил тяжелое дыхание, слышал слабый шорох. — Ну скорее же! Я не сделаю ни малейшей попытки, чтобы спасти свою жизнь».
Но Тегиня опустился рядом на колени и произнес:
— Господин и брат мой, все, кто хочет быть с тобой даже в смерти, остались! Мы ждем тебя… Веди нас дальше.
Улу-Мухаммед поднялся. Значит, молитвы дошли до Аллаха. Только вот куда — дальше? Его путь на этой земле как будто уже закончен.
— Сколько вас осталось?
— Нас триста всадников.
— Вот как?! Я думал, будет значительно меньше. — Хан не сумел сдержать радости. — С такими батырами мы сможем покорить любое ханство. А теперь
И странное дело, лишенный престола и власти, сейчас Улу-Мухаммед чувствовал себя куда более уверенно, чем несколько дней назад. Это неожиданное освобождение от тягот власти дало свободу. И Улу-Мухаммед, увлекая уланов, скакал по степи, как мальчишка. В его распоряжении оставался небольшой отряд, но в каждом всаднике он был уверен. Каждый из батыров стоил двух, а значит, его воинство увеличивается вдвое. Алмаз не заиграет до тех пор, пока искусная рука ювелира не притронется к его поверхности и не превратит в бриллиант. Так и эти воины прошли с ним долгий путь, прежде чем общие испытания не закалили их дух и тело. Разве Кичи-Мухаммед может похвастаться таким воинством? Он не верит мурзам, не доверяет собственному окружению, и пища, прежде чем попадет к нему на стол, проверяется его слугой. Под длинным халатом Маленький Мухаммед всегда носит кольчугу, с которой не расстается даже на брачном ложе, даже тогда, когда отдыхает в саду в окружении наложниц.
Улу-Мухаммед верил тем, кто с ним остался, общая судьба сблизила господина и слуг. Каждый из них теперь не имел дома и тащил за собой небогатый скарб, женатые — вели жен и детей. Улу-Мухаммед уже распрощался с половиной своего гарема, раздарил жен и наложниц воинам, такой поступок связывал его с ними сильнее, чем родственные связи. Улу-Мухаммед ходил среди своего воинства в длинном просторном халате без шлема и кольчуги. Он ел с батырами из одного котла, пил из одной чаши. Хан не боялся быть убитым или отравленным — теперь он зависел от них, а они от него.
Никто не спрашивал Улу-Мухаммеда, куда они едут шестые сутки подряд, истомив лошадей и измучившись сами. Каждый по-прежнему верил в счастливую судьбу своего господина, чья звезда закатилась только на миг, чтобы потом воссиять еще более ярким, еще более ослепительным светом. Нужно только немного переждать, и тогда Аллах воздаст им за долготерпение.
Наконец Улу-Мухаммед решил нарушить затянувшееся молчание.
— Братья мои, — сказал Улу-Мухаммед, так великий Чингисхан обращался к своим воинам перед тем, как отправить на смерть. — Мы идем на север, к московскому князю Василию. Вы знаете, что у меня было все: огромные земли, которые нельзя объехать даже за месяц, мраморные дворцы с фонтанами, красивейшие наложницы, которым не было счета. Сейчас я лишился всего. Я устал! Я устал от роскоши и богатства, я устал даже от власти, и единственное, о чем я сейчас прошу Аллаха, так это получить небольшой улус, где бы я мог спокойно доживать остаток своих дней. Вы можете спросить меня, почему я иду к московскому князю? Вы имеете на это право! Когда-то князя Василия я предпочел его дяде Юрию и поставил малолетнего батыра на московский стол. Думаю, он не забыл моего добра и отплатит мне тем же. Я согласен быть его сторожевым псом, чтобы охранять южные окраины от моих сородичей. Я спрашиваю вас еще раз… согласны ли вы разделить мою судьбу и идти дальше в русские земли? Теперь я для вас не господин. Возможно, там ожидает нас не лучший прием, и тогда, куда идти, ведает только Аллах!
Вперед вышел Тегиня:
— Брат мой, мы уже сделали свой выбор и останемся с тобой до самого конца.
— Если это так… тогда седлайте коней!
Скоро кончилась степь, а дальше все леса, леса. С них-то и начиналась Русская земля. Первый на пути Улу-Мухаммеда был город Белев. И хан подумал, что мог бы остаться здесь навсегда. На той земле, которую покинул, он не был ни для кого господином. Здесь же для всех он оставался важным правителем Золотой Орды, и каждый встречный мужик спешил оказать ему почтение. Видно, сложилось так в городе Белеве, что приходилось горожанам кланяться не только своим князьям, но и заезжим татарам, это помогало уберечься от беды. Согнешься лишний раз, зато голову на плечах удержишь. Премудр город
— Что и говорить! Настрадался город Белев. То татарове его сожгут, а то свои хуже супостата. Не ладят меж собой князья. Даже года не было, чтобы сюда, на окраину, чужой не заявился.
Хан Улу-Мухаммед решил остаться здесь навсегда. Много ли теперь ему надо! Провести остаток жизни в городке, таком, как Белев, охраняя его покой от своих же ненасытных сородичей.
Скоро к Улу-Мухаммеду в городе начали привыкать. Не он первый, не он последний из татарских ханов занимал город. Горожане уже с любопытством посматривали на бывшего хана Золотой Орды, волей судеб занесенного в русские земли. Он был похож на многих татар, наезжавших в Белев, правда, отличался огромным ростом и гордой осанкой, которая могла принадлежать только настоящему господину. И вел себя Улу-Мухаммед не как завоеватель, а скорее как гость. Вот оттого и ломали перед опальным ханом Золотой Орды князья и бояре шапки, признавая его господином, и оставляли за ним непременное право повелевать здешним миром. И незаметно для самого Улу-Мухаммеда эта окраина Русской земли превратилась в его юрт. Еще не стала она землей татарской, но и Русской землей назвать ее тоже уже было нельзя, и князья, склонив шеи, шли за советом и разрешением к бывшему хану.
Больше оставаться незваным гостем Улу-Мухаммед не мог и решил отписать великому князю Василию Васильевичу письмо. Он долго думал, как следует обратиться к бывшему слуге, и решил назвать князя братом. «Брат мой, эмир Василий, только Аллах знает дороги, которые нам предстоит пройти. Разве подозревал я, когда сидел во дворце в Сарайчике и когда земли мои были необозримы, что мне придется обращаться к тебе за помощью? Я изгнан братьями с родных земель и, как пес, прогнанный со двора, должен скитаться по степи. Сделай мне милость, дай мне приют в твоем юрте. Брат мой, клянусь, я буду верным слугой и стану охранять твою землю от собственных сородичей, которые и мне причинили немалое зло. Поверь мне, эмир Василий, лучшего пса для южных границ тебе и не найти. Только позволь мне спокойно умереть на этой земле. А в знак того, что я говорю правду, готов отдать в заложники своего старшего сына».
Ответ от Василия Васильевича задерживался, а бояре видели уже в хане будущего господина — ходили к нему с прошениями и подносили дорогие дары.
С большим опозданием от московского двора возвратился мурза Тегиня. Не допустил ордынского вельможу Василий Васильевич пред свои очи, так и продержал на татарском подворье с прочими мурзами. Разве так принимали послов Улу-Мухаммеда, когда он был ханом Золотой Орды? Под ноги гостям стелили ковры, в их честь устраивали роскошные пиры, брали на великокняжеские забавы и организовывали соколиную охоту. А затем отпускали в Орду с большими дарами и в сопровождении дружины.
Изменилось все!
Нахмурился Улу-Мухаммед и приготовился слушать Тегиню дальше. Мурза чуток помедлил и продолжил:
— От друзей наших из Сарайчика я узнал, что князь Василий Васильевич получил от Кичи-Мухаммеда письмо, в котором тот требовал, чтобы Василий признал его своим господином. И чтобы платил ему дань, как это было при прежних ханах. Еще он писал о тебе, великий хан… Он требует от Василия изгнать тебя с русских земель. Если же он не сделает этого, тогда Кичи-Мухаммед пойдет на него войной… Прости меня, повелитель, но я не стал больше дожидаться встречи с Василием и выехал к тебе. Мне нужно было прийти раньше, чем его дружины.
— Ты поступил правильно, брат. У нас есть еще достаточно времени, чтобы достойно встретить рать Василия Васильевича.
Рано пришли морозы в этот год. Снега не было, и земля трескалась, поверхность ее напоминала лицо старца, изрезанное множеством глубоких морщин. Сухие стебли, будто седые волосы старика, топорщились и гнулись к земле на сильном ветру. А потом густо и хлопьями повалил снег, и тотчас лицо земли преобразилось: ни портящих ее лик трещин, ни сухих стеблей — засыпало все! И морщинистая кожа побелела, будто испила живой воды.