Княжна Дорушка
Шрифт:
— Да, папенька, — отвечала я, краснея до ушей, — он очень умен, любезен, и с ним приятно говорить.
— Ну, вот и отлично. Я пригласил его бывать у нас, и вы познакомитесь ближе, лучше узнаете друг друга… Я бы хотел устроить твою судьбу, как можно скорее. Твоя мать давно покинула нас, а сам я чувствую себя за последнее время все хуже и хуже. Вот почему мне хотелось бы возможно скорее увидеть тебя в надежных руках доброго, любящего и преданного супруга.
Боже
В декабре я протанцевала с ним мое первое лансье, а в марте, в Светлую Пасхальную ночь, я уже сделалась его невестой. Всю эту зиму Никс бывал у нас и просиживал целыми часами в нашем большом московском доме. Мисс Пинч вязала, я вышивала в пяльцах, а он читал нам английские романы Вальтер Скотта. Я их очень люблю. А на Страстной мы с папенькой уехали говеть в Троеполье и встречать там Пасху. Мне было как-то грустно покидать Москву, вернее, расставаться с графом.
В Страстную субботу, когда я одевалась, чтобы ехать к заутрени с папенькой, вдруг слышу топот тройки, звон бубенчиков и щелканье бича.
Отдернула кисейную занавеску и увидела: измыленная тройка стоит уже у крыльца. В ту же минуту вбегает Марфуша, моя московская горничная, красная, радостно-волнованная…
— Барышня… Золотая наша красавица… Граф к нам пожаловали в гости. Ей Богу, собственной своей персоной граф!
У меня вся кровь прилила к сердцу. Мелькнула мысль: недаром он приехал в такое время, недаром!
Так оно и вышло. Отстояли заутреню в нашей скромной Троепольской церкви, разговелись в парадном желтом зале, а потом гость попросил папеньку на несколько минут в кабинет. У меня так сердце и заколотилось в груди. Радостное предчувствие захватило всю меня. Нравился мне граф…
Поговорили они с папенькой минут десять только, но мне эти десять минут показались целой вечностью. И вот, распахивается дверь кабинета и вышел в залу ко мне папенька, сияющий такой, светлый:
— Ну, поздравляю тебя, Дорушка, поздравляю, а хочешь ли ты за графа Николая замуж — и не спрашиваю даже… Сам знаю, что за него с охотой пойдешь. Поздравляю вас, дети мои. Христос Воскрес! В Великую Светлую ночь с именем Христовым закладываете вы начало вашего нового молодого счастья.
Господи! Горе какое! Нежданное, негаданное… Кто его мог предусмотреть! Не верится как-то… Словно сон тяжелый, жуткий… Император Французов Наполеон объявил нам войну. Его армия уже на нашей земле, в России.
Голова кружится от страшных неожиданных новостей. Никса вызвали в полк.
Никогда не забуду нашего прощанья.
Хотели мы венчаться с ним летом, после Петрова дня, но не успели: приданое не было готово.
И вот война… Поход… Отъезд в армию Никса.
Папенька, встревоженный, расстроенный, провожал его, как родного сына. Служили напутственный молебен в большом зале… Кропили святой водой отъезжавшего. Потом вышли все провожать его на крыльцо.
Он подошел ко мне проститься к последней.
— Я ваш на всю жизнь, Дора, — сказал он по-французски, — и в этом мире и в загробном. Помните это.
Я заплакала.
Как недолго длилось мое счастье! Наши вечера за чтением Вальтер Скотта в Москве, наши беседы, прогулки здесь, в Троеполье — все исчезло, кануло в вечность. И ко всему тому еще эти ужасные вести. Французы приближаются к Москве…
Бородинская битва!.. Сколько разбито упований, надежд! Наша армия проявила чудеса храбрости. И все-таки решено покинуть и сдать неприятелю Москву…
Все кончено… Его нет… Он погиб смертью героя. Я узнала это две недели тому назад… Его дворецкий прискакал в Троеполье… Привез его образок с прощальным письмом, написанным перед атакой. Он погиб так, как и следовало ожидать от него: ведя солдат под градом пуль на французский редут. Его верный слуга рассказывал это, рыдая. Но я, я не плакала… Я в эти минуты слышала его последние прощальные слова:
«Я ваш на всю жизнь, Дора, и в этом мире и в будущем».
Да, мой друг, я тоже ваша… И здесь и там.
Какая тихая, грустная жизнь! После первого несчастья случилось второе. С папенькой был удар… Смерть Никса окончательно сломила его и без того надтреснутое здоровье. И в доме теперь у нас мертвая тишина. В нашем желтом зале работает заезжий художник… Он с миниатюры пишет портрет Никса и мой… Так желает папенька. Это — воля умирающего. Когда его не станет, я закончу свой дневник, положу его за раму портрета и уйду… Поселюсь в соседней обители, стану до последнего моего дня молиться за папеньку и за Никса.
Снова Пасха. Завтра меня уже не будет здесь. Поклонюсь в последний раз папенькиной могиле и уеду с Марфушей… Как странно! Ровно год тому назад я была в этот вечер так счастлива! А нынче?
Но не смею роптать, не смею жаловаться на судьбу. Все, что ни делается на свете, все по воле Святого Провидения, — я как будущая монахиня, должна это твердо помнить… Господь послал мне испытание, которое я должна принять со смирением и покорностью.