Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Григорий не уходил, но и не приближался. А Катя решилась! Подойдя к нему близко-близко, положила руки на плечи и поцеловала в губы – горячо, неумело. Григорий привычно обвил ее талию левой рукой, пальцы правой зарылись в густые локоны, нащупали шпильку… Выдернул одну, вторую… Шелковистые волны волос мягко рассыпались на его ладонь. Орлов ощутил ответное объятье. Он опомнился и прошептал:
– Что ж ты делаешь?
– Я люблю тебя! – отвечала Катя.
Григорий подхватил ее на руки. Жарко целуя, понес во внутренние покои. Створки дверей трещали под резкими ударами
– Я ни о чем, ни о чем не жалею…
– Будь моей женой, – прошептал Григорий.
– Уходи, Гриша.
– Катя, я не могу уйти! Ты должна знать… Ты – невеста моя, ты – все для меня. Все бери… жизнь… честь… все твое, ты всего дороже!
– Пора, уходи! Сейчас брат вернется. Уходи же наконец!
Она легонько оттолкнула его, потом вдруг обняла, поцеловала, вновь оттолкнула.
– Иди! Мы еще свидимся…Григорий чувствовал себя ошеломленным. Новая победа тяжко легла ему на сердце горечью, но в горечи этой ощущал он давным-давно забытый привкус простого человеческого счастья…* * *
Катя, протерзавшись несколько дней, не смогла в конце концов не открыться другу, любимому брату Василию. Не утаила ничего. Брат очумело уставился на нее, как на призрак.
– С ума сошла! – только и сумел выговорить.
– Да. Я люблю его.
– Ты… да как же это? Ты во всем виновата! – наконец вспылил братец. – Разве можно было… Это же Орлов!
– Да и что же, – она смеялась и плакала. – Мон шер, братец мой, фрерушка! Пожалей меня!
– Нечего тебя жалеть.
– Да что же теперь поделаешь?
– Что поделаешь! А сама и не винится ничуть, негодница. Что ты натворила? – в отчаянии восклицал Зиновьев, ходя взад-вперед. – Ведь он брат наш!
– Милый фрерушка! Он – любовь моя. Одна, навеки. Разлучат с ним – умру! Он руки моей просит.
– Сумасшедшие оба! Вот и спелись, два сапога пара. Нельзя же! Кровные вы! Вас не один поп не обвенчает.
– Да знаю, – вздохнула Катенька. – Сама все знаю. Да что делать-то, братушенька?
– Уйди, уйди! – отмахивался братец, когда Катя принялась целовать его в щеки. – Не хочу говорить с тобой… Э, да ты в лихорадке! – понял он, пристальней вглядевшись в сестру. – Ты же больна совсем. Сию минуту в кровать! А я поеду к Орлову.
– Нет! – вскрикнула Катя. – Не смей! Если ты только…
– Да успокойся, дурочка, ничего я ему не сделаю! Ложись спать.
– Знаю, ты добрый, братушенька!
– В кровать!
Уходя, брат только головой мотал и ладони прижимал к щекам, чтобы кровь в них поостыла.
– Орлов-то… – бормотал он. – Ах, Гришка! А ведь всегда он мне нравился… Братец!
*
Григорию не надо было объяснять, зачем к нему пожаловал Зиновьев.
– Григорий Григорьевич! – торжественно начал тот, едва переступив порог. – Мне все ведомо. Катенька…
Орлов вдруг упал на колени.
– Прошу руки сестры твоей!
Василий глядел на него, совершенно потерявшись.
– Да что же это, князь, – он едва не плакал. – Что же ты… Зачем Катю погубил?
– Я женюсь на ней!
– Оба не в уме! Оставь ее. Теперь ничего не поделаешь, но оставь… Совсем-то уж не губи! Нельзя вам венчаться, сестра она тебе, Григорий!
– Не сестра, нет, – упрямо повторял Григорий. – Мне без нее теперь… хоть вешайся. Помоги нам, брат!
– Да ведь погубите себя! Святое церковное постановление… Синод… – бормотал в отчаянии Зиновьев.
– Тогда убей! Я перед тобой, ты ей брат, я ее соблазнил. Возьми шпагу и убей. Благодеяние мне сотворишь, тебя похвалят, а меня никто жалеть не станет.
– Стоило бы! – махнул рукой Зиновьев. – Но этим я шпагу и ей в сердце всажу… Любит она тебя… безумица. Иди, сватайся. Господь тебе судья. Может, государыня и помилует по старой памяти. Ах, князь, князь, отравил ты мое сердце…
Обвенчались скромно, без шума, почти тайком. Шум случился позже. Когда общество узнало наконец об этом странном браке. Все вельможи, Сенат, Священный синод ополчились на бывшего возлюбленного императрицы. По сему случаю собрался Государственный совет. На заседании его брак между двоюродными братом и сестрой был признан недействительном, и выносилось решение: брак расторгнуть, молодых – по монастырям, на вечное покаяние.
Дело оставалось за подписью императрицы, но пока влюбленную пару все-таки разлучили, и Катя, как ни пыталась, не могла увидеться с мужем. Он получил записку: «Не кори, не вини себя ни в чем! Я ни о чем не жалею. За дни разлуки с тобой я убедилась, сколь сильно люблю тебя. И счастлива – теперь ты мой! Что б не говорили люди, что б не делали. Скучаешь по мне, душенька, светик, орел мой? Нет тебя лучше в целом свете! Сердцем я всегда с тобою. Мы еще будем вместе, верь. Жди, мое солнышко, счастье, жизнь моя! Твоя жена, навек тебя любящая!»Григорий покрывал поцелуями записку, но ему, в отличие от Кати, будущее представлялось в черном свете. «Екатерина, государыня! – мысленно взывал он. – Что медлишь заступиться, владычица, или дела тебе до меня уж и вовсе не стало? Неужели и ты, как и все… предала меня?!»* * *
Екатерина, прочитав записку Потемкина, сама вызвала к себе супруга.
– Скажи-ка, милый друг, для чего ты просишь за князя Орлова? – начала раздраженно. – Они не дети малые, знали, что делали, чем сей поступок обернется. Для чего же всех раздразнили? На что дерзость такая? Против Церкви идти! Как должна я поступать, по мнению вашей светлости? Ради былой привязанности выступить против Сената и Синода? Против мнения всего света?
– Или против тех подлецов и подхалимов, что князю при счастье его руки целовали да сапоги лизали по песьи, – резко отвечал ей Потемкин, – а ныне сожрать готовы за унижение прежнее. Аж слюна брызжет! Ликуют, клеветники, завистники… Ах, как я отраву эту знаю! Думаю, государыня, еще не раз мне хлебнуть сей отравы, не раз в меня вонзятся шипы их преострые. Но я в силе и чести, а князь Орлов… Нешто не понимаете, государыня, что кроме Вашего Величества нет у него сейчас иной защиты?