Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Лиза глядела на него широко раскрытыми глазами – Сергей был страшен сейчас, в плену неудержимого гнева, с залитой кровью щекой…
– Не убивай меня! – завопила Лиза. – Пощади… я… жду ребенка. От тебя… Убьешь не одну…
Это было уж слишком! Сергей машинально вытирал кровь с лица, пачкаясь еще сильнее, пачкая руки… Он не глядел на жену.
– Вот оно что… Значит, уже и нагуляла…
– Это твой ребенок! – кричала Лиза.
– Хватит! – резко прервал Сергей жену. – Я оставляю тебе этот дом. Сегодня же уезжаю в Москву. Делай, что хочешь, гуляй, с кем хочешь, рожай, кого хочешь… Одно требую – никогда не являйся мне на глаза. Ты мне больше не жена!
Он хлопнул дверью,
Этим же вечером Сергей Александрович выехал из Петербурга…
Григорий не хотел верить…
– Нет! – кричал он, яростно вскинувшись на врача. – Вы ошиблись!
Врач нисколько не растерялся.
– К несчастью, нет, ваше сиятельство. Княгиня никогда не сможет иметь детей.
Забыв о существовании лекаря, Орлов поспешил в спальню жены.
Катенька сидела на кровати, бледная, подавленная… Увидев входящего мужа, отвернулась, виноватая, потерянная. Метнулся невесомый локон… Григорий Григорьевич кинулся к ней, обнял, прижался губами к пушистым волосам.
– Катенька, я не верю… Мы поедем вновь за границу, там лучшие врачи…
– Нам нельзя было венчаться, – прошептала Катя. – Они все оказались правы…
– Не говори так!
– Гришенька! – она обернула к нему заплаканное лицо. – Я люблю тебя сильнее, нежели можно выразить словами! Как же я смогла… загубить твою жизнь…
– Опомнись, ну что ты говоришь, – Григорий ласково вытирал стекающие по ее щекам слезы. – Ты спасла меня, а не загубила! Не будет тебя – не будет и меня. Это я верно тебе говорю. Ты – мое все. Поедем вновь за границу, ангел мой? Соглашайся, ласточка.
Наконец бледная улыбка смягчила мучительно напряженное выражение Катиного лица.
– Ты – мой супруг. Как повелишь, так и будет.
Григорий нежно прижал ее к груди.Очень быстро собравшись, они выехали за границу, на воды. Царица Екатерина напутствовала их, наказывая вернуться не иначе, как с маленьким князем. Орлов ничего и не желал сильнее. Его единственный сын от императрицы, юный граф Бобринский, еще, по сути, отрок, обнаруживал неприятнейшие черты характера. Рано понявший, кто его родители, Алеша вырос весьма высокомерным, и Григорий Григорьевич, который терпеть не мог заносчивости, очень скорбел по этому поводу. «Вот если б я растил его с младых ногтей…» Как же он хотел теперь законного отпрыска, наследника или наследницу, которым можно передать титул, фамилию, состояние, а главное – отдать полную, нерастраченную в течение жизни отцовскую любовь… Катя чувствовала, что с ним происходит, хотя Григорий и молчал, и мучительно терзалась оттого, что стала невольной причиной несчастья обожаемого ею человека.* * *
Когда одни супруги горячо желали ребенка и страдали оттого, что его нет, другие страдали оттого, что их ребенку, которого они оба не хотели, суждено было все-таки родиться.
В Москве Сергей Александрович жаловался навестившему его старому другу графу Алехану:
– Написал мне письмо Семка из Питера – он грамотен, шельмец, что родила моя красавица сынка здорового, окрестили Николаем. Думаю, не слишком-то Голицыну сие в радость.
– А почему ты уверен, что это не твой сын? Ты ж его даже не видел.
– И видеть не хочу! Что мне на этого княжонка глядеть?
– Эх, Сергей Александрович! – Орлов, тяжко вздохнув, долил себе вина. – Прости меня, друг, это я ее тогда у дороги высмотрел…
Ошеров махнул рукой.
– Что ты такое говоришь, Алексей Григорьевич? Будто я дите малое! Кто меня под венец тянул? Я думал, все женятся, отчего бы мне не жениться? Опять же, всем жены изменяют, отчего бы и моей не загулять… Тошно!
Сергей залпом осушил бокал.
– Так вот, граф. Предал я Августу… Любил ее одну и до сих пор люблю. Надо было ей верность хранить… Ведь все равно один остался. От живой жены второй раз не повенчаешься, да если и можно – не хочу, к распутству же и в юности охоты не имел. Пусть так и будет… А то еще подумается порой, что лучше бы уж на Верочке Васильевой тогда женился. Хотя, наверное, и с ней бы что-то не заладилось. Не судьба, Алексей Григорьевич! На роду написано, нет мне счастья.
– Ну… может еще как-то сложится…
Сергей безнадежно махнул рукой…
Потянулись скучные недели, месяцы проходили, похожие один на другой, и в их сонном течении Сергей Александрович не находил ничего, что могло бы воскресить в нем надежду на что-то новое, лучшее. «Жизнь проходит, – думал Ошеров, – стареем потихоньку. Но… но ведь мне все-таки тридцать пять, не девяносто же!»
Чтобы хоть как-то развеяться, он стал подолгу вновь гостить у Алексея Орлова, с которым перешел, наконец, на «ты», не раз ездил с ним в огромное воронежское Хреново, куда Алехан недавно перевел свои великолепные конезаводы.
Лошади-красавицы не дичились незнакомца, доверчиво посматривали на него умными добрыми глазами, подходили, брали из рук угощение. Сергей ласкал их, трепал по холке, весело, как в детстве бывало, целовал в морду. Потом Орлов и Ошеров отправлялись на прогулку верхом. Они могли часами говорить об орловских конях.
Возвращались в Москву. Орловский дом вновь начинал кипеть и бурлить, а Сергей, раздосадованный, решал, что рано ему греться в свете чужого солнца, возвращался к себе на Ордынку, и по целым дням не выходил из дома, валяясь на диване.
Семка аккуратно извещал его о том, что делается в Петербурге, и, как казалось Сергею, явно намеревался заинтересовать барина маленьким сыном Лизы. Ошерова это только злило.
И вот получил от Семки известие, его поразившее, хотя, казалось, уже ничто, касающееся бывшей жены, не могло удивить. Лизонька, стосковавшись в одиночестве и, наверное, жившая без Сергея куда скромнее, чем ей хотелось бы, просто-напросто удрала со своим любовником, князем Голицыным, за границу, оставив ребенка на руках у няньки и бывшей кормилицы. Семка прямо-таки умолял Сергея приехать. «Жаль, пропадет мальчоночка совсем без отца, без матери… Хороший мальчоночка, и ликом во всем с Вами схож…»
– Ну это ты врешь, – нахмурился Сергей. В сердце однако что-то дрогнуло….
– Да поезжай, не терзайся, – советовал Алехан. – На месте яснее все станет. Опять же, в чем дитя виновато?– Еду, – решил Сергей. – А там что будет… посмотрим.На Фонтанке все очень обрадовались приезду Ошерова: слуги любили его. У Семки рот расплылся до ушей, и барин вдруг почувствовал, что ему даже приятно видеть вновь этого так всегда раздражавшего его лакея.
Сергей умылся с дороги, прошел в свою комнату. Здесь ничего не изменилось, словно никто и не входил сюда со дня его отъезда. Не снимая сапог, Ошеров растянулся на диване и с волнением прислушивался к своему сердцу, которое билось сильнее, чем ему полагалось. Сергей ждал. Ждал самого главного. Наконец за дверью тихонько попросили разрешения войти, и на пороге показалась молодая нянька Татьяна, держащая за руку малыша. Подтолкнув ребенка вперед, Таня выпустила его ручонку, сама отошла за порог. Сергей с изумлением, как завороженный, глядел на стоящего посреди комнаты кроху. Не отрываясь, разглядывал пусть и очень смягченные нежным детским возрастом, но все-таки его, Сергея, только его черты… Семка не солгал: маленький Николенка был портретом своего отца… Ошерова.