Княжна Тараканова
Шрифт:
– Для чего?
– Есть дело.
Девушке захотелось узнать, что же для него важнее: она или это самое дело, которое он вызвался исполнить.
– Скажешь мне, какое дело?
Но он, совершенно не усомнившись, покачал отрицательно головой.
– Нет, не могу сказать. Важное дело. Сказать не могу.
Она решилась посмотреть в его упорные мужские глаза:
– Не говори, если не хочешь!
– Не могу. Я дал слово.
Она отвела взгляд, спросила:
– Почему ты не уехал? Ты ведь должен был уехать…
– А я и уехал. Я приезжаю иногда. Служу теперь у одного золотых дел мастера, он часто сюда ездит, а я вместе с ним…
Она хотела, чтобы он признался, мол, приехал из-за нее…
– Зачем тебе сюда ездить? – спросила.
Но он будто в поединок вступил с ней. Он будто понял, каких слов она ждет, и нарочно не хотел говорить эти слова.
– Ты, должно быть, женился? – спросила она.
Он сказал, что еще не накопил достаточно денег для того, чтобы ему отдали одну девушку…
– …ее отец – мясник…
Но глаза Шмуэла говорили ясно, какая девушка занимает его мысли… Тем не менее он не расспрашивал ее о ее жизни и даже и не подумал укорять ее за то, что она стала христианкой. Она не намеревалась быть с ним откровенной…
Шмуэл отвез письмо княжны Юзефу (Якобу) Франку в Варшаву. Миновал еще один месяц. Елизавета побывала у настоятельницы, сказала, что видела бумаги княжны…
– …она все время пишет письма своему жениху. Других бумаг я не видала; не знаю, существуют ли у нее другие бумаги…
Мать Тереза снова дала девушке деньги. И снова Елизавета подумала, что денег мало, и еще – что Михал никогда не женится и всегда будет ждать ее. Она сама удивилась этой последней мысли!..
Спустя еще несколько дней приехал в город в отличном экипаже, в сопровождении слуг и охраны верховой, жених княжны, тот самый Юзеф Франк. Большой дом ожил. Спустя еще несколько дней состоялся большой прием с балом. Съехались гости, в большом зале сверкали огни свечей. Елизавете так хотелось посмотреть на гостей и в особенности – на танцы, но вдруг она запретила себе это. «Все-таки я не горничная, то есть я не хочу вести себя, как настоящая горничная!..» И она все время бала просидела в своей комнатке, рядом с лестницей на чердак. Звучание бала, в котором торжествовала звонкая музыка, доходило до ее ушей смутно…
Затем прошло еще несколько дней. В малой гостиной стоял клавесин, хорошо настроенный. Когда княжны не бывало дома, Елизавета садилась и играла. Она играла и на этот раз, и не прекратила игру, не вскочила, когда услышала, как он вошел. Он был очень похож на свой портрет, то есть, конечно, это портрет был похож на него. Юзеф Франк спросил, что она играет.
– Танец Миколая Краковского [25] , – отвечала она, отняв пальцы от клавиш. Она чувствовала, что косина ее темных-темных глаз производит странное впечатление, именно на этого человека. Она вдруг, мгновенно, поняла, что ее глаза влекут. Она вовсе не была кокетлива, как бывают молодые девушки, и понимая это своеобразие своих глаз, она мгновенно же смутилась. Она все же не испугалась, нет. Она уже знала, сознавала, что в конце концов придется ей ответить на это жадное желание, так ясно, словно адский огонь, вспыхивающее на лицах мужчин, на этих плотских, почти мясистых лицах, поросших жесткими волосами бород и усов. Она уже поняла, что все мужские слова, обращенные к ней, чаще всего будут только лишь едва прикрывать жадное желание получить ее, овладеть ею!..
25
Миколай Краковский (Миколай из Кракова) – польский композитор (первая половина XVI в.).
– …да, да! – произнес он несколько даже и экзальтированно, хотя, казалось бы, не имелось никаких поводов для экзальтации. Единственным поводом являлось это самое желание… – В одной табулатуре я видел его песнопения… А вот этот танец ты знаешь?..
Он говорил ей «ты», но в этом его «ты» не слышно было обыкновенного пренебрежения, с каким господин может обращаться к служанке. Нет, Франк говорил ей «ты», как взрослый добродушный мужчина может говорить «ты» прелестной и умной девочке…
Франк энергически подвинул к инструменту небольшой стул и присев рядом с ней, стал наигрывать мелодию, в которой тотчас проступал легкий прерывистый ритм… Елизавета бросила руки на колени. Усилием воли она заставила себя избавиться от неприятного ощущения скованности и сидела свободно, откинувшись на спинку стула, обитую плотным зеленым шелком…
Франк доиграл веселый танец, поднялся, произнес уверенно по-мужски и весело:
– Вот так!..
Затем он резко отодвинул стул от инструмента, улыбнулся ей живо и вышел из комнаты. Зубы его были не очень хороши…
Он ни о чем не спросил ее…
Но в другой раз она выходила из гардеробной княжны и вдруг увидела его в коридоре. Она присела в легком поклоне. Он сделал неопределенный жест, будто собирался махнуть рукой. Она теперь стояла прямо и смотрела косыми глазами странно иронически. Он спросил с видом рассеянности, очень доброжелательно, но и чуть снисходительно, кто она… Ей почудилось мгновенно, что она таинственна, что в ее судьбе, в ее происхождении заключена некая запутанная и важная тайна. Она ответила не сразу, потом уклончиво сказала, что она сирота. Он быстро улыбнулся и кивнул…
Спустя еще несколько дней состоялось торжественное венчание Франка и княжны в соборе святого Доминика. Елизавета впервые увидела маятник Фуко.
Свадебные торжества продлились почти неделю. Затем вереница экипажей, сопровождаемых конной охраной, покинула Львов. В одной из карет, среди баулов, узлов и нескольких ящиков со свечами сидела Елизавета. Она не была грустна, ей не жаль было покидать город, где она многое пережила, перечувствовала. Напротив, ее тянуло увидеть новое, неведомое… Она старалась не думать о Франке, но невольно то и дело возвращалась к мыслям о нем. Ей смутно представлялось, что он, такой сильный и, должно быть, влиятельный человек, устраивает каким-то образом ее судьбу. И вот уже ее судьба становится блистательной… Ведь он почти тотчас устранил все препятствия на пути к его браку с княжной!.. Воображая смутные картины своей грядущей блистательной жизни, она мгновенно ощущала некоторое изнеможение, странную истому… И быстро выпрямляла спину и гнала прочь все эти смутные видения. Но они, едва отлетев, прилетали, коварные, вновь и окружали ее маревом блеска… Собственно, она вовсе не была, никогда не была алчна. Это может показаться едва ли не парадоксом, но она не стремилась к богатству. Она всего лишь не могла смириться с прозябанием серым, которое приготовила ей судьба. Она тянулась, стремилась к полноте бытия, она искала эту полноту бытия…
Варшаву она увидела такою блестящей, живой, таким уже столичным городом Европы. Разбежавшийся по обоим берегам Вислы город был куда больше Львова. Здесь Франк и его молодая жена повели истинную светскую жизнь, с чередой приемов и пышных балов. В первой половине дня Фелиция выезжала в щегольской карете на прогулку в Иерусалимские аллеи. Королевский замок также не был закрыт для четы Франков. Они бывали на четверговых обедах, введенных новым королем, и в его летней резиденции Лазенки…
Однако жизнь Елизаветы оставалась прежней. Она, впрочем, успела наловчиться быстро одевать свою госпожу, затягивать шнуровку, застегивать пуговки и подавать флаконы. Был нанят новый штат прислуги. Под жилье девушке отведена была достаточно пристойная комната, но снова эта комната находилась высоко, только узкая деревянная лестничка отделяла эту комнату от чердака. Елизавета казалась молчаливой и даже и диковатой. Теперь она редко имела возможность беседовать со своей госпожой. Однажды она расслышала, как в спальне Франк и Фелиция спорили, но о чем, девушка не сумела разобрать, они слишком скоро говорили по-французски.
Ее отпустили на целый день, на пасхальное гулянье. Она каталась на карусели и на качелях, бродила в толпе веселых горожан-простолюдинов. Пустилась вместе со всеми отплясывать оберек. Затем какой-то парень попытался взять ее под руку, она вывернулась. Он говорил напористо, уговаривал, обещал купить медовую коврижку. Она шла все быстрее и быстрее, потом побежала, завертелась в толпе. Он потерял ее… Она свернула в переулок, быстро шла по мостовой, по темным неровным булыжникам. Двухэтажные дома остро уходили вверх… Она пошла медленнее и вспомнила Михала. Она улыбалась и подумала, что вспомнила Михала как раз потому, что ведь это Михал покупал ей коврижки, и даже, кажется, даже, кажется… Когда покупал?.. Она видела сегодня людей, довольных своею жизнью вполне. Но она не могла оставаться среди этих людей. Она должна была уйти от них, подняться выше, туда, где было больше полноты жизни! Она никогда не была наклонна к ханжеству, поэтому она и не верила в пресловутую, воспетую иными поэтами и авторами романов, разыгранную на оперных подмостках возможность жить полной, богатой мыслями и чувствами жизнью, и – самое важное! – богатой, обильной впечатлениями жизнью, да, вот такой жизнью жить, обретаясь почти на дне, в толпе этих самых простолюдинов, мелких торговцев, мастеровых и служанок… Нет, нельзя было, обретаясь среди них, в их среде, жить полной жизнью, нет! Надо было набирать полную грудь воздуха и устремляться вверх, вверх!..