Княжна Тараканова
Шрифт:
– Когда же мы снова увидим среди нас графа Виельгорского? Я помню, как он успешно склонял Шуазеля к поддержке вашей Барской конфедерации и если бы министерство Шуазеля не пало…
– Графа сейчас нет в Париже, – произнес Огинский любезно.
Больше нельзя было терпеть, да она и не намеревалась терпеть! Она подошла к нему, когда вышли из-за стола и перешли в гостиную, куда подали кофий. Посмотрела косыми и темными-темными глазами. Она сама дивилась, но, впрочем, она часто сама себе удивлялась, и вот и теперь удивлялась, откуда в ее голосе эта отчаянная страстность, легкая хрипотца и нотки повелительности. Сейчас она нисколько не походила на трогательную девочку. Она попросила его, чтобы он проводил ее в своей карете до гостиницы, она приехала в наемной карете.
– Я отпущу карету, – сказала она, то есть она эту самую наемную карету и имела в виду. И она и не просила, она приказывала.
Ночью она снова чувствовала себя девочкой, девочкой, которая играет с его длинным, нежно-теплым,
Богатый торговец Понсе и банкир Маке продолжали кредитовать Шенка и Эмбса. Огинский и Алина, не сговариваясь, скрывали друг от друга свое прошлое, у Огинского, впрочем, в достаточной степени ясное. Но ни о его ясном, ни о ее неясном прошлом они не заговаривали. Маркиз де Марин и граф Рошфор де Валькур также вскоре появились в салоне мадам Жоффрен. Первый оказался неким обломком прошлого, аристократом, наклонным к изысканной вежливости и прихотливо-изящной фривольности в речах и манерах. Он частенько припоминал всевозможные галантные анекдоты, однажды, к примеру, рассказал о мадам Дюбарри некоторые комические подробности ее ранней юности, проведенной ею на парижских улицах. Но это был человек уходящего времени, времени Луи XV, которое уходило вместе с дряхлеющим королем. К власти во Франции должен был прийти, после смерти деда, его внук, женатый на очаровательной австрийской принцессе, одной из дочерей рассудительной Марии-Терезии [64] . Но покамест король был еще жив и о его преемнике де Марин не говорил. Второй, то есть граф Рошфор, являлся гофмаршалом владетельного князя Лимбурга и находился в Париже по делам своего государя. Но о государстве патрона Рошфора Алина и не слыхивала. Де Марин, по слухам, был совершенно разорен и давно жил в кредит. Эти слухи были, надо сказать, правдивы, но в Париже слишком многие жили в кредит. Алина уже знала, что очень нравится Рошфору. Мнимый Эмбс и фон Шенк проявили интерес к де Марину, несмотря на компрометирующие о нем слухи. Он шутя называл их «господами, одетыми в черный драп». Они облачались в черное, когда желали выглядеть солидными. Сам де Марин носил только гладкий велюр. Довольно скоро Алина разобралась в замыслах своих уже давних спутников. Фактическая бедность де Марина вовсе не занимала их, но они считали, что принцессе Али Эмете отнюдь не повредило бы наличие свиты, в своем роде маленького двора во главе, допустим, с министром, старым парижским маркизом. Кстати уж, была заплачена часть долгов де Марина, что могло послужить залогом его дальнейшего благосостояния в обществе персидской принцессы. Не то было с Рошфором, который вскоре обнаружил самые серьезные намерения, предложив Алине законный брак. Она отказала ему. Ее роман с Огинским уже ни для кого не был тайной. В салоне мадам Жоффрен добродушно подшучивали над влюбленными. Ее дочь заботливо и с некоторой грустью заметила графу Огинскому:
64
Имеется в виду будущая королева Франции, жена Людовика XVI Мария-Антуанетта.
– Не разбейте эту фарфоровую пастушку, Мишель!
– Я привык бережно обращаться с безделушками, – парировал молодой человек.
Шенк и Эмбс попытались было протестовать, полагая, что роман их подопечной вовсе не в их интересах. Но когда Шенк пригрозил, что они могут оставить ее или даже разоблачить, она расхохоталась, как она это умела:
– Да пусть, пусть!.. – приговаривала она сквозь смех. – Вообще-то это вы зависите от меня, а не я – от вас!..
Но все трое примирились между собой. Шенк и Эмбс признали право Алины на удовлетворение некоторых интимных потребностей ее натуры; она, в свою очередь, громко удивлялась тому, как они не понимают, что ведь и не в ее интересах расставаться с ними.
Об Огинском она теперь хорошо понимала, что он всего лишь недолгая замена Михалу. На самом деле никто не мог заменить Михала, это было так просто!..
С Рошфором не было так просто. Кажется, он хотел получить ее, как может мужчина хотеть получить желанную женщину. Сильное желание обостряло его чутье. Он уже понимал, что красавица Алина старше, чем кажется, что она именно женщина, опытная в телесной любви женщина, но в этом, пожалуй, он ошибался, потому что она была наделена способностью забывать и начинать сначала… Она отказывала Рошфору уже несколько раз.
– Кто вы?! – спрашивал он почти в бешенстве.
– Вы знаете, – отвечала она двусмысленно, потому что он мог догадаться, конечно, мог догадаться, что она отнюдь не персидская принцесса.
Он не понимал, то есть он говорил ей, что не понимает, почему она отказывает ему. Он говорил ей, что даст ей имя и положение. Она отвечала, что у нее есть имя и…
– …возможно, я еще верну себе то положение, которого достойна. – Она чувствовала уверенность, была уверена в своих словах. Он говорил, что не понимает ее.
– Вы, кажется, подозреваете меня во лжи? – Она смотрела в его лицо с презрением.
Он вдруг говорил, что овладеет ею, овладеет силой! Тогда она отвечала грубо, высокомерно:
– Только попробуй!..
Тогда он понимал, что она говорит не зря, что ею и вправду не удастся овладеть насильно. Какое-то время она даже и сомневалась: а не провести ли с ним ночь? После этого он, возможно, оставил бы ее в покое, а быть может, напротив, стал бы преследовать ее с удвоенной энергией, что называется…
Зимой она закружилась с Огинским в маскарадных танцах, замелькали бальные залы, холодные лестницы, свечи на столах в гостиных, распахнутые двустворчатые двери, сквозняки… Играли в карты, в «фараон» по большей части. На одном из маскарадов играли в бириби, вынимали фишки из бархатного мешочка, делали ставки, ставили на одну из тридцати шести фигур, нарисованных на игорном поле. Огинский несколько раз ставил на Коломбину и даже один раз выиграл небольшую сумму. На Алине был костюм Коломбины. Череда карнавальных празднеств завершилась балом в Версале, устроителем бала в этом году явился герцог де Дюр. Огинский раздобыл приглашение для Алины. В ярких залах – анфиладой, – увитых гирляндами искусственных цветов, она то находила своего рыцаря, то вновь теряла, протягивала руки, не глядя, и ее кружили в фарандоле, кружили. Но она недаром брала в Париже уроки у знаменитого «короля менуэтов» месье Марселя. Она знала, что танцевать с ней приятно и легко. Да она и любила танцевать еще с той поры, когда жила во Львове. Но более всего она любила романеску и ригодон, подпрыгивала, придерживая растянутую юбку тонкими пальцами, наклоняла голову, выставляла ножку в черном шелковом чулке и маленьком башмачке… Скрипки и трубы на хорах выстраивали для танцующих ритмические мелодии. Глаза ее блестели настолько ярко, что Огинский невольно смотрел на свою подругу с удивлением. Ее живость была настолько энергически необычайной, что вызывала у него именно удивление, а не восторг и не гордость ею…
Михал Огинский относился к ней несколько странно. Он был привязан к ней, но опасался сделаться сильно привязан, хотел быть соколом, готовым взлететь в любое мгновение. Но ей и не надо было сильной его привязанности. Он вспомнил непременное учение в Кракове и посвятил ей пару затейливых латинских четверостиший. Периодически он уезжал из Парижа, но всегда возвращался. Он ни разу не усомнился в ее азиатском происхождении, но она все же не знала, верит ли он в эти сказки. Отлучаясь, он писал ей письма, чаще из французских провинциальных городков, однажды – из Генуи. Комплименты его были изящны и также затейливы. Он мог назвать ее «прекрасной дочерью Азии» и прибавить, что Европа не произвела на свет подобной дивной интеллектуалки и красавицы. Его письма были учтивы, но не говорили об истинной страсти, она это понимала.
Но и он и она обожали музицировать, а музицировать в четыре руки за клавесином понравилось им чрезвычайно. В том же салоне мадам Жоффрен устраивались настоящие концерты, Алина и граф играли «Египтянку» и «Щебечущих птичек» Рамо, «Вихри» и «Солонских простаков» Скарлати…
Она читала в спальне, где любила проводить время в неглиже, письмо Огинского, скользя небрежно по строчкам: «…было бы приятно… с нетерпением… обнять…» Она уже два дня не видала Эмбса и Шенка. Обыкновенно они отсутствовали в ее комнатах не более одного дня, наведываясь к ней почти ежедневно. Она отложила письмо на столик, бумажный листок, брошенный не глядя, соскользнул на ковер. Она радовалась отсутствию своих спутников, но в то же время и тревожилась. Она принялась убеждать себя, что ничего не случилось, и чем более она убеждала себя, тем более уверялась в том, что Эмбса и Шенка постигла какая-то неприятность… А вдруг они решились бросить ее? Да, решились покончить с этой затянувшейся авантюрой? И зачем же им предупреждать ее? Скрылись без предупреждения. И что же ей теперь делать, что предпринять, куда бежать? Не выходить же в самом деле замуж за Рошфора!..
Она сидела на постели, кутаясь в шаль, как она любила. Мысли энергически метались, но внешне она могла показаться спокойной, задумавшейся девочкой с распущенными волосами, сосредоточившейся на какой-то серьезной и в то же время наивной мысли…
Горничная одела ее. Алина вышла в гостиную. На полке мраморного камина тикали позолоченные часы – причудливое сооружение, состоявшее из круглого застекленного циферблата с римскими цифрами и причудливого нагромождения блестящих завитков… Стены украшались несколькими картинами на мифологические сюжеты – пухлые путти летали на мотыльковых крылышках по небесам, среди пухлых же облачков; голубая туника не скрывала пленительных округлостей Венеры, корабль плыл среди легких волн, распустив бело-серые паруса… Впрочем, художники были не очень хороши и потому картины не стоили дорого… Алина прошла в арку, затем вернулась, присела на тугой, шелковый краешек большого кресла, встала, хотела сесть за клавесин, но поняла, что не сможет сейчас играть… Можно было поехать кататься, но она никуда не хотела ехать. Ей внезапно показалось, что она одинока бесконечно, и ведь так оно и было! Ее окружали самые разные люди, некоторые из них даже как будто заботились о ней, но на самом деле никто о ней не заботился, никому она не была нужна, никто не любил ее! Она встала посреди гостиной и огляделась. Эту комнату она уже когда-то видела, то есть, конечно, не эту, а другую комнату, но все равно ведь похожую на эту! Уже тысячу раз все это повторялось: обои, кресла, камины, еще что-то… Но что же она все-таки хотела увидеть вместо всего этого? Можно было куда-нибудь поехать – в Сен-Дени или в Аржантей… Может быть, стоило увидеть реку, подышать воздухом, словно бы исходящим от голубоватой воды…