Княжья доля
Шрифт:
– А чтобы опухоль спала и волдыри прошли, – пояснил он свою мысль.
– Да чего ты глупости говоришь?! – Она гневно распахнула останки своей то ли кофты, то ли платья, то ли ночной рубашки, и на Костю в упор глянули две небольшие острые девичьи грудки с темно-вишневыми капельками сосков на концах. – Гляди вот. Какие такие волдыри? Я каждый Божий день в росе купаюсь, родниковой водой умываюсь, я вся чистая.
И только потом до нее дошло, что она сделала, причем сама. Реакция девчонки была мгновенной. Она тут же испуганно запахнулась и так резко откинулась назад, что едва не полетела со стула. Видя же, что князь не поднимается с лавки и, вместо того чтобы жадно накинуться на нее, только весело хохочет, она стала понемногу успокаиваться, но тут наконец уразумела, какую часть ее тела Константин обозвал волдырями, и в него тут же полетел огурец.
– Хорошо, что промазала, – задумчиво сказал Костя, медленно поднимая его с пола, тщательно вытирая о многострадальные пролетарские штаны и с хрустом надкусывая.
– А то что? – с вызовом поинтересовалась она.
– А то задрал бы я на тебе юбчонку и всыпал бы по одному месту, да так, чтоб мало не показалось.
– Вот только попробуй, – уже тише и более примирительно проворчала она и, видя, что князь всерьез занялся огурцом и даже не пытается встать с места, тоже понемногу успокоилась и опять принялась за еду, однако спустя несколько минут вновь начала: – Ты хоть и князь, только у меня и зубы, и когти есть. Вот. – Для вящей убедительности она наглядно продемонстрировала ему весь боевой арсенал, широко растопырив пальцы и еще шире рот. На всякий случай она даже пару раз щелкнула зубами, на что Костя уважительно заметил:
– Острые.
– А то, – сразу повеселела она и снова принялась уплетать за обе щеки нехитрую снедь. Наконец стол опустел, и девчонка, сыто икнув, виновато ойкнула и смущенно закрыла ладошками рот.
Потом она встала со стула и чинно отвесила Константину степенный, солидно-уважительный поклон, чуть ли не коснувшись рукою пола.
– За угощенье благодарствую, княже, – посерьезнела она. От недавней недоверчивости к Константину не осталось и следа. Чувствовалось, что сейчас она больше удивилась бы, если бы он полез к ней с объятиями, чем тому, что он не собирался приставать.
– А как хоть зовут тебя, красна девица? – Костя тоже поднялся с лавки, не зная, как ответить на этот поклон.
– Зовут Марфуткой, а кличут... – начала было она опять, но тут же осеклась и виновато поправилась: – Доброгневой бабка Марфа нарекла.
– Это значит добрая во гневе, – перевел Костя и тут же раскритиковал: – Неправильное у тебя имя. Ты и в обычное время как змеюка глядишь, а уж во гневе тебе, поди, и вовсе под горячую руку не попадайся.
Юная чертовка в долгу не осталась. С невинным видом поинтересовавшись в свою очередь, как зовут князя, и узнав, что он наречен греческим именем Константин, что означает постоянство и неизменность, она тут же нашлась:
– Так ведь и у тебя, княже, имечко неподходящее.
– Это как так? – подивился он.
– А очень даже просто, – пояснила она. – Какой же ты постоянный, когда нынче на девку зверем кидаешься, ссильничать ее желая, а через день хаешь ее всяко. С таким имечком человек себя одинаково должен вести, а ты вовсе и не таков. То ищешь меня со слугами да с собаками, а поймавши, накормил вон да наутро отпустить обещался.
– Да, это верно, – согласился Костя. – Тут надо либо имя менять, либо характер.
– Вот-вот, – поддакнула она, довольная, что и здесь последнее слово осталось за нею.
– Имя менять, – продолжал он размышлять вслух, – так это мороки много. Опять же не по-христиански такое дело. Ладно уж. Как нарекли, так тому и быть. Придется характер заменить, и займусь я этим, пожалуй, прямо сейчас.
– Это как же? – насторожилась Доброгнева.
– А очень просто, – начал он растолковывать свою мысль. – Я ведь с чего начал? Ссильничать тебя хотел. Так?
– Так, – подтвердила она, начиная понемногу пятиться от него.
– Стало быть, придется тем же самым и теперь заняться. Вот я сейчас на тебя накинусь и... – Костя резко сделал полшага вперед, и Доброгневу как ветром сдуло. Она вновь заняла привычное место на лавке близ ложницы, только на этот раз уже стояла на ней, инстинктивно пытаясь вжаться в толстые, гладко ошкуренные сосновые бревна, источающие легкий смолистый аромат.
– Ты не балуй, – испуганно пискнула она еле слышно, на что Костя, нахмурив брови, угрожающе поинтересовался:
– Так что, подходящее у меня имечко, или как?
– Ой, подходящее, – замахала на него руками вконец замученная девчонка.
– То-то, – миролюбиво заметил он и принялся деловито делить шкуры, кидая половину их на ее лавку.
– А теперь ты чего?.. – недоверчиво осведомилась она, глядя на его труды.
– Так ночь на дворе, дурочка, – пояснил он, добродушно улыбаясь. Видя, что она продолжает стоять, не двигаясь с места, Костя заметил: – Бревна сосновые. Сейчас к свежей смоле прилипнешь и все тряпье, пока еще кое-где целое, располосуешь напрочь.
Доброгнева отпрянула от стены и сделала робкий шаг вперед.
– Ты лучше не топчись без толку, – порекомендовал он ей. – Возьми да постели себе. Или думаешь, что я сам тебя укладывать буду? Чай, не маленькая уже.
– А мы отдельно спать будем? – настороженно глядя, уточнила она у него.
– А ты вместе хотела? Ишь хитренькая какая. И не надейся. Тесновато будет. К тому же ты храпишь, поди.
– Вот еще, – фыркнула она.
– Ну, тогда брыкаешься. Дети всегда брыкаются, – философски заметил Костя.
– Да я сплю завсегда тихонечко, как мышка, – возмутилась она. – На какой бок легла, на таком и проснусь. И не дите я вовсе. Мне этим летом восемнадцать годков уже исполнилось.
– И не проси, и не мечтай, – отрезал он сурово. – И хватит об этом. Все равно к себе не пущу.
– Это я-то прошусь? – ахнула она, чуть не задохнувшись от гнева. – Да я...
– Опять начинаешь, – строго заметил Костя, начиная угрожающе хмурить брови.
– Ой, молчу я, молчу, – тут же осеклась она и принялась проворно застилать свою лавку, но при этом все-таки продолжая что-то бормотать себе под нос.