Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Все оказались при деле до отъезда из Казани. Вершили свои дела подьячий Никодим и ведун Окулов. Но разными были у них справы. Никодим нашёл-таки в Казанской епархии безместных попов, крепко недовольных Гермогеном, и собрал у них наветы на митрополита, обещая заступничество и тайну до поры.
По тем наветам выходило, что митрополит Гермоген наносит большой урон православной церкви инородческого края. Пытается он обратить в Христову веру татар, да не Божьим словом убеждая, но насильственными путями. Подьячий Никодим радовался каждому новому навету, собирая их будто золотые монеты. «Грешен ты перед церковью и перед верой, иерарх
По иному делу прибыл в Казань Пётр Окулов. Перво-наперво примчал повидать Богочтимого Гермогена. С давних пор манил, притягивал Петра к себе неистовый служитель православной церкви. Здесь, в магометанском крае, сразу после его завоевания, несли казаки да ополчены вольные службу по защите отвоёванной земли на порубежной заставе. Были среди защитников сотник Ермолай да ополченец Пётр. И напали на ту заставу, что стояла на реке Вятке, татарские конники. Завязалась скоротечная схватка. Петраш был ловок, ну есть молодой волк среди лисьих хвостов кружился. Кривые сабли врагов никак не могли достать русского воина, будто был он окружён твердью какой. Петраш-то знал причину своей неуязвимости. Он уже тогда ведовством-чародейством промышлял. И спасало оно воина в бою, отводило руку косой смерти.
А в этой схватке не повезло Петрашу. Нашёлся среди врагов воин, который тоже знал колдовские козни. Летит на Петра — грудь нараспашку и в руках вроде бы оружия нет. Бей, дескать, в открытую душу. И дрогнула рука у Петраша. Не мог он ударить незащищённого даже чужой веры. Ан всё это обманом вышло. И грудь у татарского мурзы была защищена, и оружие — короткое копьё — в руках держал. Занёс он его, и до удара осталось мгновение — смерть неминучая приблизилась к Петрашу. Но Бог был на стороне русича, дравшегося честно. И удар татарского колдуна не достиг Петраша. Молнией блеснула сабля сотника Ермолая, и отлетело копьё вместе с рукой татарского воина невесть куда. Татары тут же опору потеряли, духом ослабли и пустились наутёк. Русские недолго преследовали. Уступали их кони резвым степнякам татар.
А когда возвращались к заставе, Петраш сказал Ермолаю:
— Спасибо тебе, Гермоген. Отвёл ты от меня верную смерть.
Донской казак, проживая в Казанском крае уже много лет, впервые вдруг услышал, как по-новому назвал его суздальский воин Петраш Окулов. Возразил Ермолай Петрашу:
— Зачем сие занятие взял, величать ненужно меня?
— Да так и будет, Гермогеном тебе суждено стать, — ответил Петраш, не дрогнув под суровым взглядом сотника.
Знал Пётр, что в обращении с Ермолаем казаки редко допускали вольности, побаивались его за суровость характера, да и глаз его боялись, которые во гневе становились холодными и острыми, как клинок.
Ходили слухи, что после взятия Казани Иван Грозный уступил Ермолаю принародно. Были они с царём одногодки. Когда воеводы спорили, идти или не идти вглубь Казанского ханства, а царь тоже сомневался, Ермолай сказал: «Положись на нас, воинов-Казаков, государь. Нам сейчас до Урала и до Астраханского ханства путь открыт. Токмо поспешать нужно».
И поспешали. Прошёл ещё год, и всё Казанское ханство под Русь встало. Да и Астраханское недолго держалось. За четыре
Позже как-то Петраш ещё раз назвал сотника Гермогеном. Не на шутку рассердился Ермолай. Да за грудки взял щуплого Петраша, над землёй-матушкой поднял.
— Что навеяло тебя чужеродным именем хвалить? Говори, а не то...
— Отпусти, сотник, не серчай на меня. То и навеяло, что вижу тебя Гермогеном. И будешь ты князем церкви.
Ведовство при Иване Грозном сурово преследовалось. А уж если в войске ведун заводился, быть ему между берёз распятым. И Ермолай знал строгости, заведённые воеводами. Взъярился он на Петраша за его ведовское слово.
— А вот как отдам тебя на расправу судным дьякам! — крикнул он.
Не дрогнул Петраш, смотрел на грозного сотника ясными голубыми глазами, словно невинный младенец.
— Отдай, друже. Обаче и в судном месте опричи сказанного не услышат. Быть тебе Гермогеном. Сие — рок. — И склонил перед Ермолаем голову мудрый суздальский ведун.
Усмехнулся Ермолай, решил оставить сей разговор в себе. Лишь подумал, что вольному казаку ни к чему брать на плечи церковный или монашеский сан.
— Укороти язык, Петраш. Чтоб боле не слышал твоих изворотов, — строго сказал сотник и прогнал его с глаз.
И совсем немного времени прошло, как вещие слова Петра Окулова сбылись: Божья дщерь Судьба всё повернула на путь, начертанный её Всевышним отцом.
Той же осенью случилась новая порубежная схватка с татарами, налетевшими на заставу близ реки Вятки. К вечеру дело произошло, дозорные едва упредить успели. Поднялась застава в ружьё. Погнали русские воины налётчиков. Сотник Ермолай увлёкся охотой за мурзой, помчал за ним далеко. И догнал в прибрежных зарослях, и схватились они в смертельном поединке. Да сотник искуснее оказался, сразил татарского именитого воина. А когда поднялся в стременах, высматривая ещё врага, прилетела откуда-то вражеская стрела, и упал Ермолай с коня.
Товарищи искали Ермолая до самой ночи и не нашли. В отчаяние впали, возвращаться на заставу не хотели. Да Пётр Окулов сказал:
— Лучше уйти вам, други, а утром поиск начнёте...
Петра кто будет слушать? Да он разумное выразил:
— Татары могут заставу разорить. Мне же остаться дозвольте.
Казаки ушли. В седло так никто и не сел. Петраш тоже на месте не остался, пошёл вниз по течению реки, держа коня на поводу. Сколько брёл, не ведал, да полночь уже наступила.
И увидел он в сей миг, как в зарослях у реки голубой свет появился. Не помчал туда Петраш, но затаился, ждать стал.
В те же минуты глухой полночи что-то пробудило Ермолая к жизни. Открыл он глаза и увидел, что перед ним, опустившись на колени, молодая дева стоит, а от головы её сияние мягкое исходит. Она держала в руках стрелу, которую, как показалось Ермолаю, без боли вынула из его груди. Стрелу дева спрятала Ермолаю за пояс, а ему подала руки. И он взялся за них, и дева легко подняла его на ноги. И они вышли из зарослей в поле. Там дева отпустила руку Ермолая и пошла впереди. Он же шёл следом. И совсем рядом они прошли мимо застывшего от изумления Петраша, мимо его коня, щипавшего траву. Видел Петраш, что под ногами девы не колышется степная трава, лишь за Ермолаем тянется след. А ещё видел Петраш, как из зарослей вышел конь сотника и побрёл следом. Не решился вспугнуть Петраш ни девы, ни Ермолая, так и следил за ними издали.