Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду
Шрифт:
Патриарх Иов попечалуется своему горькому озарению. И смирится, потому как не в его силах было повлиять на далёкое будущее россиян. Но в сей час он и порадуется оттого, что разрешительная грамота вызвала у клятвопреступников слёзы очищения. Грешники устремились к амвону, ползли на него, падали ниц, имея одно желание — приникнуть к ногам Иова, к омётам его одежды. И все просили у патриарха благословения, многие на коленях тянулись к деснице Иова, которую он протянул над кающимися, и если кому-то удавалось к ней прикоснуться, неистово и жадно целовали.
А патриарх Иов, благословляя ползущих к нему, пел псалом Давида:
— «Да услышит тебя Господь в день печали, да защитит тебя имя Бога Иаковлева. Да пошлёт
Иов наказывал исповедующимся никогда впредь не нарушать крестного целования, не идти по пути преступлений. Сильный голос Иова доносился в приделы собора, за его врата, слышался на паперти и, казалось, на Соборной площади — и далее за стенами Кремля. Он долетал до нестройной колонны стрельцов, которые ждали своих пастырей, дабы припасть губами к кресту животворящему, произнести слова покаяния. Им это пока бы и ни к чему, не было за ними измены. И посему архиереи обошли их, напрасно лишили радости причащения.
В час молебна и покаяния царь Василий тоже думал о тех, кто преклонил колени в соборе. С высокого места он хорошо видел, как именитые горожане прикладывали головы к каменным плитам, как истово крестились да голосили. Но хитрый Василий угадывал ложь помыслов кающихся вельмож. И если бы у него не таился страх перед неведомым будущим, если бы он знал, что сидит на троне твёрдо, он бы укорил многих царедворцев, князей-бояр московских в тайном мшеломстве, во лжи перед ликом Всевышнего. Да посмеялся бы над ними, и косно и прямо в лица, зная, что к покаянию их привёл страх возмездия за измены. Знал Шуйский, что слухи о суровых карах, кои он думал применить к изменникам, ходили по Москве. То лилась ложь, но враги не погнушались её пролить. Да говорили, что отправил-разлил её по Москве оружничий Богдан Бельский. А помогал ему князь Василий Рубец-Мосальский. Да сами они, по мнению царя, давно заслуживали дыбы.
Нет, клевреты Лжедмитрия ошибались. Шуйский и в мыслях не держал карать россиян за измены престолу. Своим тонким, а вернее, хитрым умом царь пришёл к убеждению, что сама жизнь накажет изменников. И никакого прощения не будет от россиян тем, кто принял за истинных царей самозванцев, кто позвал в державу ляхов, римских иезуитов, литовцев — всех, жаждущих завоевать Русь, лишить православия, поставить на колени её народы перед Римским святейшим престолом.
Помнил Шуйский, что ещё в 1596 году на церковном соборе в Бресте, Римская курия вынудила западную церковь Руси принять унию. Горько переживали в те дни москвитяне и все истинные православные христиане еретический союз. Рождение унии на западе державы выходило далеко за пределы чисто церковных интересов. Краковский нунций Рангони вскоре же после Брестского собора добивался встречи с царём Фёдором, дабы навязать ему конкордат. Но Фёдор выстоял перед натиском римлян. И кто теперь скажет, что царь Фёдор был слабоумным. Нет, он почувствовал то, что не каждому прозорливому было дано увидеть. Приняв конкордат, русская православная церковь признала бы католическую религию как главенствующую. Тем более что Византийская церковь не смогла прийти на помощь России ввиду своей слабости и зависимости от турецких пашей и султана. Спасибо Фёдору, спасибо Иову, что не пустили в Россию иезуитов.
Настал черёд его, Василия, и сподвижника Гермогена постоять за державу, за православную веру и торжество российской церкви.
Так нужно ли перед лицом врага устраивать публичное избиение своего народа? Нет и нет! В добром согласии с патриархом, со всем освящённым Собором лучше принять покаяние народа и сплотить его против общего врага святой Руси. И в конце молебна царь сказал:
— Дети мои,
Покидая собор, царь Василий сказал Гермогену:
— Ежели пожелает боголюбец Иов посидеть за столом, милости прошу святейшего. А ты и вовсе мне нужен. Жду.
В этот день покаяния россиян богослужение в московских храмах длилось с утра и до вечера. И вся Москва словно вторично присягала верой и правдой служить России и её законному государю. И по этому поводу на многих монастырских звонницах лихие звонари затеяли колокольное завыпевание. Да первыми отличились в Даниловой монастыре. Сложили они канон и выдали колокольным звоном:
Царь Ва-си-лий, ты хо-рош, Рос-си-я-нов бе-ре-жёшь: Шап-ки, шу-бы для них шьёшь, Сход-но, сход-но про-да-ёшь!— Ать, зимогоры! Ать, крамольники! — кричал незлобиво московский люд. Да и получше даниловских нашлись чародеи, что в Варсонофьевском монастыре служили. Они за патриарха порадовались:
Гер-мо-ге-ну ко-за-ку Жи-ти-я сто-лет-не-го! Мы по-ка-я-лись е-му! До гре-ха по-след-не-го!Гермоген и Сильвестр как раз шли по кремлёвскому двору, когда кудесники вызванивали. Гермоген головой покачал, как звоны сложил в строки, да не осердился, лишь Сильвестру заметил:
— Экие окудники!
— Истинно говоришь, святейший, — согласился Сильвестр. Он был молчалив и думал о патриархе Иове. Он и Гермоген только что посидели возле ложа Иова, который слёг после отобравшей у него последние силы долгой церковной службы. И Гермоген и Сильвестр скорбели, потому как понимали, что немощному старцу недолго осталось светить россиянам.
— Государь-то, поди, хотел бы видеть боголюбца у себя, — тихо заметил Сильвестр по пути в царский дворец.
Гермоген не ответил, но подумал, что вряд ли. Видел же Гермоген, что царь Василий не смягчился сердцем к духовному отцу Бориса Годунова.
Как выяснилось позже, и патриарх Иов не желал видеть Василия Шуйского. Не любил правдолюбец этого лукавого человека и душою страдал из-за него после убийства царевича Дмитрия. Тогда Шуйский принёс в Москву ложь. Она же осталась сокрытой. Одно утешало Иова, что сия ложь была скрыта во имя спасения державного мужа Бориса Годунова.
После обряда покаяния Иов провёл в Москве ещё несколько дней. А когда чуть окреп телом, уехал в родные Старицы. Проводы были торжественные, шествие растянулось больше чем на версту от Красной площади до Тверской заставы и дальше. Благовестили колокола. Но торжество проводов не могло избавить москвитян от печали. Они знали, что видят Иова в последний раз и потому шли за каретой с такими же чувствами, с какими идут за гробом усопшего.
Первый русский патриарх Иов тихо угас спустя три с половиной месяца после возвращения из Москвы. Он был погребён в старицком Успенском монастыре. О его кончине старицкие архиереи донесли весть до Москвы. В Благовещенском соборе Гермоген отслужил панихиду, на которую собрались все священнослужители стольного града и из многих ближних городов. Позже, с согласия царя Василия, Гермоген повелел перенести мощи Иова в Москву, но в ту пору стольный град был в опасности и перезахоронение отложили на будущее.