Кочубей
Шрифт:
— Иначе быть не может и не должно, — отвечал Орлик.
— Орлик понимает дело, — примолвил Мазепа, — а ты, патер Заленский, мой старый приятель и школьный товарищ, что скажешь об этом?
— Вы лучше меня знаете, что должно делать, ясневельможный гетман, — отвечал иезуит. — Но я думаю, что к крайностям должно прибегать в таком только случае, когда они могут принесть верную пользу. Огневика же вы не заставите муками изменить своему благодетелю.
— Так я накажу его за измену мне, законному его гетману, — сказал Мазепа. — Но вот привели и другого...
В комнату вошёл любимый казак Мазепы, Кондаченко и, остановись у дверей, сказал:
— Иванчук ушёл из города!
— Как! Когда? — воскликнул Мазепа в гневе.
— Недавно,
— Измена! Заговор! — сказал Мазепа, ударив рукой по столу. — Но я всё узнаю, всё открою! Послать погоню за беглецом...
— Наши поскакали уже по всем дорогам, и сам есаул Небеленко понёсся по Винницкому тракту с десятью казаками, — отвечал Кондаченко.
— Хорошо, спасибо вам, братцы! Видишь, ли, Орлик, как глубоко Палей запустил свои когти в мою гетманщину, — сказал Мазепа. — Иванчука тотчас уведомили, что делается в моём доме. Не дремлют приятели! Теперь, патер Заленский, нельзя нам полагать, что ночное посещение Огневика есть случайное. Палей имеет своих лазутчиков в собственном доме моём, ибо кто бы мог известить Иванчука о происшедшем здесь при запертых дверях? Но сам Бог хранит меня, и он же поможет мне открыть измену и наказать изменников. Теперь ступайте почивать, друзья мои! Ты, патер Заленский, не поедешь сегодня. Ты должен знать последствие этого дела, ибо оно может быть связано с общею пользою... Понимаешь меня?.. Ну протайте! Орлик! Осторожность в доме!
Все вышли, и Мазепа остался один с татарином, который помог ему раздеться и лечь в постель.
Между тем обыск в доме, где проживали посланцы Палеевы, и погоня за одним из них не могли произойти втайне в небольшом и тихом городке. Несколько генеральных старшин из любопытства, другие из опасения, старались в ту же ночь разведать о случившемся, и некоторые из них собрались в доме Черниговского полковника, Павла Леонтьевича Полуботка, потолковать о сём происшествии. Сей заслуженный воин хотя не мог равняться с Мазепою учёностью, но был одарён от природы умом необыкновенным, укреплённым долговременною опытностью в делах, а проницательностью своею превосходил даже хитрого Мазепу. Полуботок пользовался неограниченною доверенностью всех благомыслящих старшин и любовью народною и потому был ненавистен Мазепе, который почитал Полуботка своим совместником и опасался его ума, веря, что разум только пригоден на козни, к погибели соперников.
Все желания, все помышления Полуботка клонились к одной цели: к сохранению прав Малороссии, которые он почитал столь лее священными, как самую веру, и пока он был убеждён, что Мазепа намерен сохранять и защищать сип права, он был искренно предан гетману и даже способствовал его возвышению. Но уверившись и коварстве и в себялюбии Мазепы, Полуботок возненавидел хитрого честолюбца и хотя не выходил никогда из пределов повиновения, но с твёрдостью защищал права народные и безбоязненно говорил гетману правду. Зная, что Мазепа наблюдает за всеми речами и поступками его, Полуботок был осторожен, однако ж, по врождённой ему откровенности, не мог всегда скрывать ненависти своей к притеснителю Малороссии и иногда, хотя неясно, обнаруживал свой образ мыслей пред искренними друзьями. Уже было далеко за полночь, когда пришли к нему Стародубовский полковник Иван Ильич Скоропадский, Нежинский Лукьян Яковлевич, Жураковский и Миргородский Даниил Апостол. Полуботок с нетерпением ожидал вестей и весьма обрадовался посещению своих товарищей.
— Скажите, братцы, что это за шум, что за скачка на улицах, в эту пору, в глухую ночь? — сказал Полуботок вошедшим полковникам.
— Сказывают, что посланцы Палеевы хотели
— Счастливый путь! — примолвил Полуботок, улыбаясь. Потом, помолчав несколько, сказал. — Знаете ли что, братцы? Я не верю всем этим россказням! Не так глуп Палей, чтоб подсылать убийц в Батурин, в гетманские палаты, которые оберегаются с большим усердием, чем наши малороссийские права. Да если б он это и вздумал, то не послал бы на такое опасное дело первых своих любимцев, письменных своих есаулов. Он нашёл бы в своей удалой вольнице довольно головорезов, которые бы давно уже сняли голову, как шапку, с нашего ясновельможного князя! Всё это пустое! Гетман не страшен Палею так, как нам, грешным, и он в своей Белой Церкви едва ли не сильнее нашего пана гетмана, которого полки подмазывают колеса в царском обозе да гоняют стада за московским войском. Я скорее бы поверил, если бы что-нибудь подобное случилось в Белой Церкви!..
— Воля твоя, Павел Леонтьевич! — возразил Скоропадский. — А уже здесь есть что-то недоброе. Я говорил со сторожевым сердюком, и он сказал мне, что есаула Огневика поймали в самом гетманском дворце и что ом не хотел сдаваться живой...
— Так что же? Убили его? — спросил Полуботок.
— Нет, сам гетман вышел и уговорил его сдаться... — отвечал Скоропадский.
— Сам гетман! Итак, он не так опасно болей, что не может встать с постели или в постели выслушать нас! — примолвил Полуботок. — Я не хочу судить о деле, которого не знаю в точности, но как гетман уже выходил из комнаты, то завтра же пойду к нему, чтоб он выслушал меня. Что за чудесного исцелителя привезли из Польши! — примолвил он насмешливо. — Сказывали, что гетман лежит почти без языка и без дыхания, а лишь появился польский лекарь, так ясневельможный наш пан в ту же ночь стал расхаживать и говорить, да ещё так убедительно, что убийца отдался ему живой в руки!
— Недаром Польша так мила нашему гетману!
— Правда, что у гетмана не сходит с языка похвала Польше и всему польскому, а милости получает оп втихомолку от русского царя, — сказал Жураковский. — Как Малороссия Малороссией, ни один гетман не был так награждён от царей, как нынешний: он и князь, и Андреевский кавалер, и действительный тайный советник, и вотчинник в Великой России... Уж не знаю, чего ему было желать!
— Не нами сказано, — примолвил Полуботок, — что чем более дают, тем более хочется; а есть ещё такие вещи, которых царь дать не может или не захочет. Ты помнишь, что сказывали Кочубей и Искра в своём доносе?
— Эй, побереги себя, Павел Леонтьевич! — сказал Скоропадский. — Уж ты был раз в тисках за твой язычок; смотри, чтоб в другой раз не попасть в гетманские клещи! Как нам сметь припоминать о доносе, за который враги пана гетмана положили головы на плаху!
— Я ведь не доношу на гетмана, а говорю о деле, всем известном и обнародованном! — возразил Полуботок.
— Нет, воля твоя, Павел Леонтьевич, а я никак не верю, чтоб гетман имел намерение отложиться от России и отдаться в подданство Польше, как доносили царю Искра и Кочубей, — сказал Жураковский. — Наш гетман человек умный и знает, что ему нельзя этого сделать без нас и без воли целого войска, а нет сомнения, что каждый из нас скорей полезет в петлю, чем покорится Польше! Дались нам знать, польские паны и ксензы, и об них такая же память в народе, как предания о чертях да о ведьмах.
— А я знаю, что есть люди в Украине, которые иначе думают, как мы с тобою, Лукьян Яковлевич! — возразил Полуботок. — И эти люди говорят: «Не будь Палея да Самуся за Днепром, так поляки давно бы расхаживали по Киеву и по Батурину!»
— Их и теперь довольно здесь, — примолвил Жураковский. — Почти вся дворня гетманская из поляков!..
— Теперь они служат здесь, а им хочется господствовать, — отвечал Полуботок. — Но полно об этом. Завтра, братцы, надобно всем нам идти поздравить гетмана с благополучным избавлением от измены и убийства, и я произнесу ему поздравительную речь!..