Кодекс чести Вустеров
Шрифт:
Стефи, замерев на мгновение от неожиданности, что и следовало ожидать от девушки, услышавшей стук в своё окно, встала с кресла и пошла выяснять, в чём дело. Сами понимаете, я мало что видел с того места, куда меня загнали, но Стефи заняла более выгодную стратегическую позицию. Одёрнув занавеску, она схватилась рукой за горло, совсем как героиня одной из модных пьес, а с её губ сорвался крик, заглушивший даже громкую ругань взбешённого терьера.
– Гарольд!
– взвыла она, и мне стало ясно как дважды два, что деятель на балконе был не кто иной, как Свинка Пинкер, мой закадычный викарий.
В голосе маленькой задиры радости
– Что тебе надо?
Благодаря тому, что Бартоломью, наконец, заткнулся, ответ Свинки тоже не остался для меня тайной за семью печатями, хоть и прозвучал приглушённо.
– Стефи!
– Ну?
– Можно войти?
– Нет.
– Но я кое-что тебе принёс.
Стефи издала очередной вопль радости.
– Гарольд! Ангел мой! Ты сделал, что я просила?
– Да.
– Ох, Гарольд!
Она торопливо открыла балконную дверь дрожащими руками, и по комнате загулял холодный ветер. Но старина Свинка, к моему удивлению, вслед за ветром в комнате не появился. Впрочем, через несколько секунд мне стало ясно, почему произошла заминка.
– Послушай, Стефи, старушка, а как там твой зверь?
– Да, конечно. Подожди минутку.
Она подошла к шкафу, распахнула дверцу, швырнула туда Бартоломью и закрыла шкаф на ключ, а так как никаких замечаний со стороны пса после этого не последовало, я сделал вывод, что он свернулся клубком и уснул. Шотландцы философы и умеют приспосабливаться к вечно меняющимся условиям жизни. Когда надо, они действуют, а когда надо - спят.
– Порядок, мой сладенький, - сказала Стефи, возвращаясь к балконным дверям как раз вовремя, чтобы утонуть в медвежьих объятиях покинувшего балконное убежище Свинки.
Следующие несколько секунд мужские и женские части тел настолько переплелись, что трудно было определить, какая кому принадлежала, но в конце концов Свинка высвободился из захвата, и я получил возможность рассмотреть его, как полагается. А рассмотрев его, как полагается, я понял, что Свинки стало намного больше, чем в последний раз, когда я с ним виделся. Деревенское масло и простая жизнь, которую ведут викарии, прибавила не один фунт к его фигуре, всегда выглядевшей достаточно внушительно. Сами понимаете, тому, кто теперь захотел бы узнать, каким Свинка был в юности, следовало подловить его во время Великого Поста.
Но изменился он, как выяснилось, только внешне. Сделав всего один шаг, мой добрый, старый друг зацепился за ковёр, врезался в маленький столик, и одним махом скинул всё, что на нём лежало, тем самым доказав мне, что в душе он остался всё тем же рассеянным увальнем с двумя левыми ногами, который умудрился бы на что-нибудь наткнуться и куда-нибудь вляпаться даже в пустыне Гоби.
Сколько я помнил Свинку, он всегда отличался отменным здоровьем и добродушием. В здоровом виде ему и сейчас нельзя было отказать, - щёки у него напоминали цветом свёклу, - но добродушия на данный момент ему явно недоставало. Его лицо казалось озабоченным и измученным, словно Совесть изгрызла ему все внутренности. И, несомненно,
– Ох, Гарольд!
– Держи, - безжизненным голосом произнёс он.
– А вот твои перчатки. Ты их забыла. Вернее, одна перчатка. Вторую я нигде не смог найти.
– Спасибо, мой ангел. Бог с ними, с перчатками. Скорее рассказывай, как было дело.
Свинка открыл рот, да так и замер, а в глазах у него появился лихорадочный блеск, после чего я понял, что он смотрит прямо на меня. Затем бедолага чуть повернул голову и бросил взгляд на Дживза. Прочитать его мысли было нетрудно. К гадалке не ходи, Свинка никак не мог разобраться, видит ли он нас на самом деле или у него начались галлюцинации от нервного перенапряжения.
– Стефи, скажи, только не оглядывайся, - трагичным шёпотом произнёс он, что у тебя на комоде?
– А? Ох, конечно. Это Берти Вустер.
– Правда?
– просияв, спросил Свинка.
– Понимаешь, я его сразу не узнал. А на шкафу тоже кто-то сидит?
– Камердинер Берти, Дживз.
– Да ну? Добрый день.
– Добрый день, сэр, - ответил Дживз.
Мы спустились на пол, и я подошёл к Свинке, протягивая ему руку, чтобы поскорее возобновить прерванное знакомство.
– Салют, Свинка.
– Привет, Берти.
– Тыщу лет, тыщу зим.
– Да, давненько не виделись.
– Говорят, ты стал викарием?
– Верно.
– Ну, и как поживают души?
– Полный порядок.
Мы немного помолчали, и я собрался было спросить, давно ли он виделся с тем-то и тем-то, или не слышал ли чего-нибудь о как-там его, чтобы поддержать разговор, который обычно не клеится, когда два старых школьных приятеля встречаются после долгих лет разлуки, но прежде чем я успел раскрыть рот, Стефи, ворковавшая над шлемом как мать над колыбелью дитяти, напялила его на голову, ухмыляясь до ушей, и это дикое зрелище, видимо, подействовало на Свинку как удар ниже пояса, напомнив ему о совершённом им страшном деянии. Возможно, вы слышали расхожую фразу: «Несчастный полностью осознавал весь ужас своего положения». Можете на сомневаться, если б вы примерили её на Гарольда Пинкера, она пришлась бы ему впору. Он отпрыгнул в сторону как вспугнутый конь, смахнул предметы домашнего туалета с очередного столика, опрокинул кресло, поднял его и сел, закрыв лицо руками.
– Если об этом узнают в школе, где я преподаю Священное Писание: простонал он, задрожав с головы до ног.
По правде говоря, я прекрасно понимал Свинку. Человеку в его положении необходимо соблюдать крайнюю осторожность. Сами понимаете, от викария ждут, что он будет ревностно исполнять свои служебные обязанности. Всем нравится, когда он объясняет детишкам Слово Божье, одергивает согрешивших, раздаёт куриный суп и одеяла страждущим, и всё такое прочее. Но стоит людям пронюхать, что Святой Отец занимается обесшлемливанием полисменов, они переглядываются, поднимая брови, и спрашивают себя, подходит ли им данный субъект в качестве священника. Похоже, именно это и беспокоило Свинку, мешая ему быть весёлым, жизнерадостным викарием, чей задорный смех воодушевлял участников последних спортивных соревнований в школе.