Кодекс чести Вустеров
Шрифт:
Стефи попыталась его подбодрить.
– Прости, мой сладенький. Если шлем тебя беспокоит, я его спрячу.
– Она подошла к комоду и засунула головной убор Оутса в один из ящиков.
– И чего ты так волнуешься, - продолжала она, возвращаясь на прежнее место, - представить себе не могу. Я думала, ты будешь собой гордиться и сиять от счастья. Давай, рассказывай, как было дело.
– Да, - согласился я, - хорошо бы узнать подробности из первых рук.
– Ты подкрался к нему сзади как леопард, милый?
– спросила Стефи.
– Естественно, как леопард, - немного раздражённо ответил я, поражаясь
– Может, ты считаешь, он подошёл к нему спереди как ни в чем не бывало? Признайся, Свинка, ты ведь наверняка выслеживал его, как индеец, и начал действовать, когда он прислонился к забору или ещё куда-нибудь?
Бедолага сидел, глядя перед собой остановившимся взглядом. Лицо у него было мученическим.
– Он не прислонялся к забору. Просто сидел на скамейке. Я как раз вышел прогуляться и почти сразу же на него наткнулся.
Я кивнул. Ситуация была мне более или менее ясна.
– Надеюсь, - сказал я, - ты не забыл толкнуть его в грудь, прежде чем дёрнуть шлем вверх?
– В этом не было необходимости. Оутс снял шлем с головы и положил рядом с собой на землю. А я тихонечко подполз и забрал его.
Я вздрогнул и поджал губы.
– Это не по правилам, Свинка.
– Глупости!
– запальчиво выкрикнула Стефи.
– Очень даже здорово придумано.
Сами понимаете, я не мог отказаться от своих слов. В «Трутне» мы придерживаемся самых строгих взглядов на подобное нарушение приличий.
– Существуют честный и бесчестный способ умыкания полицейских шлемов, твёрдо произнёс я.
– Какая чушь!
– воскликнула Стефи.
– Ты был просто великолепен, милый.
Я пожал плечами.
– А ты как думаешь, Дживз?
– Простите, сэр, но вряд ли мне подобает высказывать своё мнение по данному поводу.
– Вот именно, - сказала Стефи.
– А уж тебе с неумытой рожей тем более не подобает высказывать своего мнения, Берти Вустер. Да кто ты такой, распаляясь всё больше и больше, продолжала она, - чтобы вламываться в спальню по девушки как к себе домой, да ещё рассуждать о честных и бесчестных способах умыкания шлемов? Тоже мне, умыкатель выискался. Не тебя ли сцапали за этим самым занятием и приволокли на Бошер-стрит, где ты на коленях ползал перед дядей Уаткином, чтобы он взял с тебя штраф, а не засадил в кутузку?
Можете мне поверить, я в долгу не остался.
– Ни на каких коленях перед старым хрычом я не ползал. Я вёл себя так же стойко, как краснокожий под пыткой. Что же касается штрафа:
Тут Стефи меня перебила и попросила заткнуться.
– Я только хотел сказать, что приговор меня поразил, дальше некуда. Дело выеденного яйца не стоило, так что твой дядя мог ограничиться простым замечанием в мой адрес. Однако, это не имеет отношения к существу вопроса, который заключается в том, что Свинка, попросту говоря, смухлевал. Я считаю, он поступил так же аморально, как если бы подстрелил сидящую на гнезде птицу. И мнения своего не изменю, хоть ножом меня режь.
– А я не изменю мнения, что тебе не место в моей спальне. Чего тебя сюда принесло?
– Да, действительно, - сказал Свинка, явно оживившись. По правде говоря, я понимал его недоумение. Он не мог не удивиться, увидев столпотворение в спальне, которая принадлежала его единственной и неповторимой,
Я сурово посмотрел на наглую девицу.
– Ты прекрасно знаешь, почему я здесь очутился. По-моему я не скрывал, что пришёл:
– Ах, да. Берти пришёл, чтобы одолжить у меня книжку, милый. Но, - тут она холодно на меня уставилась, и глаза её зловеще блеснули, - боюсь, он немного поторопился. Я ещё не успела её дочитать. И, кстати, - продолжала она, всё ещё леденя меня взглядом, - Берти говорит, что будет счастлив помочь нам выкрасть кувшинчик для сливок.
– Правда, старина?
– обрадованно спросил Свинка.
– Конечно, правда, - глазом не моргнув, ответила Стефи.
– Услышав о нашем плане, он сам напросился принять в нём участие.
– И ты не против, если я стукну тебя по носу?
– Естественно, он не против.
– Понимаешь, нам нужна кровь. Без крови дело может не выгореть.
– Да, да, да, да, - нетерпеливо выкрикнула Стефи. Казалось, ей хотелось закончить разговор как можно скорее.
– Он понимает. Он всё понимает.
– А когда ты сможешь приступить, Берти?
– Он сможет приступить сегодня, - сказала Стефи.
– Нет смысла откладывать дела в долгий ящик. Жди у дома ровно в полночь, милый. Полночь тебя устроит, Берти? Да, Берти говорит, полночь его устроит. Значит, решено. А теперь ты должен идти, мой сладенький. Если кто-нибудь тебя здесь увидит, нас не поймут. Спокойной ночи, солнышко.
– Спокойной ночи, малышка.
– Спокойной ночи, любимый.
– Спокойной ночи, ласточка.
– Минутку!
– вскричал я, прерывая их тошнотворные излияния и надеясь, что в последний момент мне удастся вразумить Свинку.
– У него нет минутки. Ему пора. Не забудь, мой ангел, будь на месте и в полной боевой готовности в двенадцать ноль-ноль. Спокойной ночи, любимый.
– Спокойной ночи, ласточка.
– Спокойной ночи, мой сладенький.
– Спокойной ночи, солнышко.
Они вышли на балкон, продолжая обмениваться такими же омерзительно-слащавыми фразами, а я повернулся к Дживзу, и, можете мне поверить, лицо моё было суровым.
– Фу, Дживз!
– Сэр?
– Я сказал «Фу!» Я - человек широких взглядов, но сейчас потрясён, - и не стесняюсь употребить столь сильное выражение, - до глубины души. И дело тут вовсе не в том, что я нахожу поведение Стефи отвратительным. Она женщина, а особи слабого пола славятся неумением отличать пристойное от непристойного. Но то, что Гарольд Пинкер, слуга Божий, парень, который носит воротничок задом наперёд, готов пойти на подобный шаг, меня поражает. Он знает, что записная книжка Гусика находится у Стефи. Он знает, что с помощью данной записной книжки девица связала меня по рукам и ногам. Но разве он потребовал, чтобы она вернула мне то, что ей не принадлежит? Нет! Напротив, он самым бессовестным образом её поддерживает. Мне жаль паству Тотли-на-нагорье, если она постарается не сбиться с пути истинного с таким пастырем. Хороший же он подаёт пример детишкам, которым читает Священное Писание! Несколько лет обучения морали и этики в понимании Гарольда Пинкера, и каждое дитя, слушавшее его с открытым ртом, отправится отбывать долгий срок в тюрьму за откровенный шантаж.