Кодекс порядочных людей, или О способах не попасться на удочку мошенникам

Прежде чем начать выставлять на титульном листе свое имя, Оноре де Бальзак (1799–1850) опубликовал немало сочинений под псевдонимами или вовсе без подписи. Среди этой многообразной продукции были не только мелодраматические, мистические, полные тайн романы Лорда Р’Оона и Ораса де Сент-Обена, но и анонимные статьи и рецензии в периодике, в частности в газете «Литературный фельетон» (1824), а также иронические бессюжетные сочинения о разных аспектах повседневной жизни, которые в наши дни причислили бы к «non-fiction», а в 1820-е годы именовали «кодексами».

«Кодексы» ввел в моду плодовитый литератор Орас Рессон (1798–1854). В 1824–1830 годах целая группа авторов трудилась под его руководством над сочинением миниатюрных книжечек, форма которых пародировала главный юридический документ эпохи — наполеоновский Гражданский кодекс, принятый в 1804 году и оставшийся в силе после падения Наполеона. Что же касается содержания, то параграфы и разделы «Кодексов» наполовину в шутку, но наполовину

и всерьез описывали и регламентировали существование светских людей вообще и представителей конкретных профессий в частности. В число «рессоновских кодексов» входят «Гурманский кодекс» и «Кодекс беседы», «Кодекс коммивояжера» и «Кодекс литератора и журналиста», «Галантный кодекс» и «Кодекс любви», «Супружеский кодекс» и «Эпистолярный кодекс», «Кодекс туалета» и «Кодекс будуаров», и проч., и проч. Кажется, не было такой сферы повседневной жизни, к которой бы не прилагался соответствующий кодекс. Порой на обложке этих книжечек значилось не слово «кодекс», а формула «О способах делать то-то и то-то» («О способах повязывать галстук», «О способах делать долги», «О способах давать обед» и проч.), в которой, впрочем, было так же отчетливо выражено регламентирующее намерение: автор как бы брал на себя обязательство привить читателю те или иные навыки. Эта поучающая интонация составляет, пожалуй, главное отличие «Кодексов» от аналогичных по содержанию нравоописательных «Физиологий», которые оккупировали книжный рынок чуть позже, в начале 1840-х годов (их тематика была ничуть не менее разнообразна: от «Физиологии портного» до «Физиологии фетровой шляпы», от «Физиологии парижского дома» до «Физиологии конфеты»).

«Кодексы» и «Физиологии» предоставляли литераторам рамку, форму для фиксации мелких бытовых подробностей; недаром в «Пролегоменах» (а проще сказать, в предисловии) к «Кодексу туалета» говорится: «Нас могут спросить: кто дал вам право присваивать пышное наименование кодексов маленьким книжечкам в восемнадцатую долю листа, на каком основании вы беретесь диктовать законы гастрономии и учтивости, искусства одеваться и эпистолярного искусства, не слишком ли много вы на себя берете? Мы ответим на все это лишь одно: мы, в сущности, не более чем издатели этих маленьких книжечек, а их авторов каждый без труда отыщет рядом с собой, лишь только оглядится по сторонам. Что же до нас, мы, добросовестные историографы моды, ограничиваемся тем, что записываем ее приговоры, оглашаем во всеуслышание ее законы, а с себя, по примеру многих прочих, всякую личную ответственность снимаем» [1] .

Из наполеоновского Гражданского кодекса Рессон и его собратья заимствовали немного, по преимуществу заглавие и членение текста на статьи и параграфы. В содержательном отношении для них были гораздо более важны другие жанровые образцы. Кодексы, иначе говоря, трактаты о том, как себя вести в той или иной сфере частной и общественной жизни, продолжали традицию альманахов и календарей — ежегодников, содержавших полезные хозяйственные советы. В первой половине XIX века французские читатели, как показывают недавние исследования [2] , даже в авантюрных романах были склонны видеть учебники жизни, подсказывающие «социальные формулы» для объяснения окружающей действительности. Если французы читали таким образом романы зрелого Бальзака и даже остросюжетные «Парижские тайны» Эжена Сю, то ничего удивительного, что им нравились «Кодексы», представлявшие собой, в сущности, сборники социально-бытовых рецептов. Впрочем, полезность была не единственной причиной успеха кодексов Рессона и его коллег. У их сочинений имелась и другая сторона: советы там давались в иронической, пародийной, порой откровенно шутовской форме. Очевидно, публике импонировало это сочетание полезного с приятным, умеренно наставительного с увлекательным; «Кодексы» распродавались и переиздавались — что и было главной целью их авторов.

Дело в том, что и «Кодексы», и родственные им «Учебники» и «Физиологии» сочинялись чаще всего не ради удовлетворения высоких творческих амбиций, а исключительно для того, чтобы дать литературным поденщикам возможность немного подкормиться. Два десятилетия спустя Бальзак сам описал процесс сочинения таких сборников в своей «Монографии о парижской прессе» (1843). Поссорившись с книгопродавцем, журналист, которого Бальзак причисляет к разряду «наемных убийц», публикует следующее: «Ныне „Физиологии“ превратились в искусство говорить и писать с ошибками о чем угодно и выманивать у прохожих двадцать франков в обмен на синие или желтые книжонки, от которых на читателей вместо обещанных приступов смеха нападает неудержимая зевота». Впрочем, стоит книгопродавцу заплатить журналисту, как «Физиология» сразу обретает совершенно иные черты: «Парижане вырывают „Физиологии“ друг у друга из рук и, потратив двадцать су на одну книжку, получают куда больше радости, чем от целого месяца общения с веселым собеседником. Да и могло ли быть иначе? Авторы этих книжечек — самые остроумные люди нашего времени» [3] . Как ни парадоксально, правильны оба варианта. Все зависело от того, кто именно брался за данную «Физиологию» или данный «Кодекс».

Кстати, авторство этих книжек порой составляет сложную проблему. Имя сочинителя значилось на их титульных листах далеко не всегда. Именно так, анонимно, был выпущен в 1825 году (первое издание в марте, второе — в июле) «Кодекс порядочных людей». Третье издание, существенно переработанное и получившее новое название («Уголовный кодекс, учебник для порядочных людей, содержащий законы, правила и примеры, которые помогут уберечь состояние, кошелек и репутацию от любых покушений»), вышло в 1829 году уже не анонимно; на сей раз на обложке стояло имя Ораса Рессона. Однако впоследствии, уже после смерти Бальзака, Рессон на своем авторстве не настаивал; вначале он сообщил (в письме к издателю Пермену от 19 ноября 1850 года), что в «Кодексе порядочных людей», который «гораздо точнее было бы назвать „Физиологией честности“», Бальзаку принадлежат «блистательные главы о стряпчем и о нотариусе», а два года спустя признал, что весь «Кодекс» написан Бальзаком по его, Рессона, заказу. Существует и свидетельство гораздо более раннее — письмо к Бальзаку от 4 апреля 1825 года, где сестра Лоранса укоряет его за то, что он отрицает свою причастность к этой книге: ведь она, Лоранса, помнит, как он в ее присутствии вычитывал верстку и декламировал ей смешные пассажи [4] . Поэтому, хотя не исключено, что к каким-то страницам «Кодекса» приложил руку Рессон, бальзаковеды считают возможным и вполне оправданным включение «Кодекса порядочных людей» в собрание сочинений автора «Человеческой комедии» [5] .

Косвенные доказательства авторства, основывающиеся на особенностях стиля, на сходстве персонажей и сюжетных линий, всегда менее убедительны, чем доказательства прямые, и тем не менее количество мотивов, роднящих «Кодекс» с поздними романами Бальзака, впечатляет. Автор «Кодекса» в самом начале своей книги утверждает: «Для многих людей сердце человеческое — все равно что темный лес; люди эти не знают своих ближних, не понимают ни их чувств, ни их повадок; они не изучили тот сложный язык, которым говорят взгляды, походка, жесты. Пусть же книга наша послужит им картой». Всякий, кто хоть немного знаком с представлениями зрелого Бальзака о соотношении в человеке внешнего и внутреннего, узнает в этой фразе настоящее «исповедание веры» автора «Человеческой комедии»; этот «сложный язык» он изучал всю жизнь, и плоды этого изучения обнаруживаются в любом из его романов. Характер персонажа в них непременно определяется по «взглядам, походке, жестам», а «теоретическую базу» для этого предоставляют физиогномист Лафатер и френолог Галль — ученые, которых зрелый Бальзак неизменно упоминает с огромным уважением и которые фигурируют в качестве неопровержимых авторитетов уже в «Кодексе» (см., например, признание в главе о нотариусе: «Есть люди, которые призывают на помощь науку Лафатера и внимательно изучают внешний облик нотариуса: если щеки у него красные, а глаза разные, если он косит или хромает, они предпочитают с ним дела не иметь»).

В «Человеческой комедии» можно отыскать параллели и к мелким подробностям, упомянутым в «Кодексе». Макассарское масло (одна из рекламируемых «экономических» новинок, которые «либо дороги, либо неупотребительны») — это то самое средство для ращения волос, успех которого не давал покоя парфюмеру Цезарю Бирото, изобретателю другого аналогичного средства («комагенного масла») в романе «История величия и падения Цезаря Бирото» (1838). Обыгрывание акцента еврея-ростовщика отзовется в ломаном языке наиболее часто упоминаемого персонажа «Человеческой комедии» барона де Нусингена, витиеватое прошение на имя суда пародируется не только в «Кодексе», но и в начале повести «Полковник Шабер», гибельной страстью к лотерее, которую так пылко обличает автор «Кодекса», будет наделена госпожа Декуэн в романе «Жизнь холостяка».

Примеры можно было бы умножить. «Кодекс порядочных людей» — это своего рода копилка, в которую Бальзак складывал плоды своих наблюдений за жизнью парижан (особенно важен опыт, накопленный им за время службы в конторах стряпчего Гийонне-Мервиля и нотариуса Пассе в 1816–1819 годах) и помещал заготовки для будущих романов и повестей. Не раз поминаемый на страницах «Кодекса» господин Такой-то— не только собирательный образ «человека, каких много», но и некий манекен, которому предстоит впоследствии, в зрелых романах, не однажды обрести имя и биографию.

Главное же, что почерпнет зрелый Бальзак из своей «копилки», — это образ блистательного мошенника, у которого негодяйство доведено до совершенства. Рассказывая об удачно задуманных и выполненных аферах, Бальзак в «Кодексе» явно восторгается их творцами, хотя, разумеется, обставляет текст всевозможными моралистическими оговорками. Он признается: «Мошенничество требует известной тонкости, изобретательности, ловкости. Мошенник должен придумать план, расставить ловушки. За ним наблюдаешь едва ли не с сочувствием». Все это «отзовется» в многочисленных бальзаковских рассказах о героях-аферистах, и прежде всего в фигуре главного, грандиозного мошенника «Человеческой комедии» — беглого каторжника Вотрена, человека столь же страшного, сколь и притягательного как для читателей, так и для самого автора.