Кофейный роман
Шрифт:
— Зачем побрился? — наконец, подобрала она слова.
Его рука дернулась к лицу, но замерла на полпути.
Закревский действительно этим утром сбрил усы в нелепом и безудержном порыве соблюдения личной гигиены. Заодно и щетину сбрил. Психанул, короче.
— Достало, — усмехнулся он, забирая ключи из ее ладони и внимательно рассматривая их — будто грамоту за примерное поведение всучила. Потом поднял глаза на нее. — Нравлюсь?
— Ка…
Традиционное «какая разница» так и не слетело с ее губ.
— Нет, — ответила Ника хмуро
Это было что-то новое. Закревский ломанулся следом, на ходу раздеваясь.
— Чувствуешь себя как?
— Никак, — слабо пожала она плечами и, усевшись в кресло, сняла с паузы видео.
На журнальном столике рядом стояла банка с подтаявшим мороженым и блюдце, на котором лежало несколько кусочков сыра. Судя по их причудливой форме а-ля «лодочка», они лежали давно. Оценив открывшийся его черному взору натюрморт, Закревский поморщился. Но сдаваться не собирался.
— Пошли сегодня ужинать куда-нибудь, а?
— Зачем? — Вероника снова демонстративно остановила фильм и подняла на него глаза. — Закажи себе пиццу и поужинай.
— Ну, во-первых, мы пойдем пешком. А значит, погуляем. Во-вторых, ты сто лет никуда не выбиралась по-человечески. И в-третьих, поешь хоть нормально.
— Я что, по-твоему, кошачьим кормом питаюсь? — пробурчала Ника, но все-таки поднялась из кресла и подошла к шкафу.
Закревский окинул многозначительным взглядом столик. И изрек:
— Хуже. В кошачьем жиры, белки и витамины сбалансированы.
— А мороженое — это вкусно, — ворчала Ника, стягивая с себя пижаму. Сегодня была любимая — с влюбленными жирафами, бледно-зеленая.
Закревский глотнул, не в состоянии ни отвернуться, ни просто оторвать взгляд от ее тела, освобождаемого от одежды. Как наваждение. Ее волосы рассыпались вдоль молочно-белой спины. Он точно помнил, что под лопаткой у нее была небольшая, но яркая родинка. Волосы ее закрыли. А ему безумно хотелось прикоснуться к ней.
— Есть много других вкусных вещей, — не понимая, что говорит, произнес Ярослав.
— Какие? — обернулась к нему Ника.
«Я бы тебе объяснил!» — мысленно простонал Закревский, рассматривая ее грудь. Но вслух буркнул:
— Мясо.
Ника резко кивнула. Она неожиданно остро почувствовала свою наготу перед ним. Стало нестерпимо стыдно.
— Отвернись, — выдохнула она.
Быстро нацепила на себя свитер под самое горло. И выдернув из шкафа первые попавшиеся брюки, выскочила из комнаты.
— С каких это пор ты меня стесняешься? — вдруг крикнул Закревский, так и оставшись стоять на месте.
Спустя пару минут на пороге появилась одетая Каргина и выдала сакраментальное:
— Какая разница… Мы идем?
Подавив внутренний протест, он коротко кивнул и направился в прихожую. Надел пальто, натянул ботинки. Завязал шнурки. Протест прорвался. Идиотским:
— Ты думала о том, что я тебе говорил?
— Ты последнее время много, о чем говоришь, — отозвалась Ника, обуваясь рядом с ним.
— Разве? — осведомился он. — Ну это ты должна помнить. Я предлагал тебе стать моей женой.
— У нас запрещено иметь двух мужей одновременно, — застегивая пальто, сообщила она.
— Нашла, кому объяснять. Вижу два варианта развития событий. Либо ты передумала разводиться. Либо мы дожидаемся развода, расписываемся и спокойно рожаем.
Вероника, не мигая, молча, долго смотрела на Закревского.
— Ты считаешь, я могу передумать? — наконец, спросила она.
— Именно потому, что не считаю, спрашиваю, что ты решила, — нависнув над ней, ответил он. — Я прекрасно помню все твои установки. Ты меня с ними еще в первую встречу ознакомила. И я не хочу на тебя давить, но я имею право хотя бы знать, что ты об этом думаешь. Могу повторить: я не буду надоедать тебе своей любовью.
В ботинках, свитере и пальто Веронике стало жарко. Во всяком случае, она была уверена, что ей жарко именно потому, что она стоит одетой в коридоре квартиры, где еще не отключили паровое отопление. Она отвернулась и выдохнула:
— Да ты и не надоедаешь. Просто ходишь ко мне, как на работу, и таришь мой холодильник, будто у тебя своего нет.
— Я, мать твою, пытаюсь быть с тобой! Извини, как умею!
— Не утруждайся! — зашипела в ответ Вероника. — Я вся такая нерешительная, ребенок, не факт, что вообще родится. Только зря время потратишь! Не умею я: на свидания ходить, ужинать в ресторанах, — кричала она все громче. — Что ты там еще хотел? Совместное проживание? Одно у меня уже было — Каргин до сих пор в восторге. Даже разводиться не желает.
В его ушах раздавался свист. Настойчивый, противный. До одурения. Хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. А вместо этого навис еще ниже над ней и прошептал в самое лицо, почти в губы:
— Не факт, что родится? Так не хрен было чиститься. Может, полегче бы сейчас проходило. Или ребенок был не Каргинский?
Вероника сглотнула, сняла пальто, ботинки и вернулась в комнату. Знала, что переступила черту, за которую нельзя было заходить. За которой все становилось гнилым и разрушенным. Ей не привыкать, но Славе она не хотела такой жизни. Несмотря ни на что — на свои сомнения, на воспоминания о трех днях, проведенных в кафе в ожидании, на слова, которые порой вырывались у него, — она не желала ему своей жизни.
Он показался на пороге и глухо, севшим голосом, в котором не было ни единого чувства, будто бы он самого себя погасил, сказал:
— Прости.
— Да ладно, — Каргина криво усмехнулась. — Все так и есть. Чего извиняться?
— Я не знаю, как есть. Знаю только его версию. А ты предпочитаешь молчать.
Вероника улыбнулась, неожиданно легко и весело.
— Я тоже помню твои установки. И потому не хочу пробовать разжалобить тебя. Ведь у меня все равно не получится.
Закревский кивнул. Все честно. У каждого был свой багаж сказанного.