Когда бессилен закон
Шрифт:
— Делал ли когда-нибудь что-то подобное обвиняемый?
— Нет.
— Ничего и никогда? Ни разу не касался тебя, не говорил каких-то двусмысленностей?
— Я со всей определенностью могу сказать, что он никогда не прикасался ко мне. Я не помню ничего похожего на то, о чем вы спрашиваете.
— Именно поэтому ты подумала, что тебе нечего бояться, когда тем вечером тринадцатого апреля ты вошла в его кабинет?
У Норы был свой резон для того, чтобы задавать подобные вопросы, но мне подумалось, что тем самым она загнала себя в ловушку, которую ловко подставил ей
— Да, я не предполагала, что все может зайти дальше того, что уже произошло.
Нора кивнула. Не тратя времени на то, чтобы сделать переход, она принялась за следующий вопрос:
— Ты засвидетельствовала, что не испытывала никакого удовольствия от самого акта насилия, совершенного над тобой обвиняемым. Что ты в тот момент чувствовала?
— Это было оскорбительно. Это было похоже просто на сильный шок, когда он... когда он действительно... я начала плакать.
Она и теперь едва сдерживала слезы. Плечи ее опустились. Она была похожа на женщину, окоченевшую от холода.
— Я умоляла его остановиться, но он... После этого я как бы сдалась.
Генри сделал запись в блокноте. Нора спросила:
— О чем ты думала?
— О своих детях.
— О твоих детях? В какой же связи?
— Просто радуясь, что они были не там, а дома, в безопасности. И я думала, что больше никогда не увижу их.
— Почему?
— Мне казалось, что он убьет меня, после того как закончит.
— Обвиняемый? Ты думала, что он тебя убьет? Почему?
— А что еще ему оставалось делать? Просто дать мне уйти? Каждую секунду мне казалось, что он начнет меня бить. У него был такой взгляд...
Нора медленно кивнула. После долгого размышления она наклонилась к Джавьеру. Тот отрицательно покачал головой.
— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — сказала Нора.
Генри сразу же спросил:
— Значит, Дэвид никогда не заигрывал с вами?
Не меняя своей горестной позы в кресле, Менди тихо ответила:
— Нет.
— А вы когда-нибудь с ним заигрывали?
— Нет, — сказала она уже более решительно.
— Я не имею в виду чего-то вполне определенного. Я говорю лишь о тех маленьких хитростях, с помощью которых люди общаются друг с другом. Вы никогда не бросали на него каких-нибудь загадочных взглядов, когда оказывались с ним один на один в кабинете?
— Нет.
— Не испытывали вы каких-то особенных ощущений в своем теле, находясь с Дэвидом в одной комнате? Не старались ли стоять более прямо или...
— Нет.
— ... или сильно отведя плечи назад? Не двигались ли вы как-нибудь по-особенному? В тот вечер, к примеру, вы, по вашим собственным словам, наклонились, чтобы вытащить из-под стола мусорную корзину, в то время как Дэвид находился в одном помещении с вами. Когда вы делали это, не оглядывались ли вы на него поверх плеча и...
— Нет! Вертела ли я перед ним задницей? Нет! Мистер, вы с ума сошли! К тому времени я была на ногах уже около четырнадцати часов. Могла я быть заинтересована
Она взглянула на Нору и поняла, что была чересчур суровой. Генри снова разозлил ее. Менди резко замолчала, но глаза ее поблескивали, и она глубоко дышала. Я заметил, как по меньшей мере один из присяжных перевел взгляд с нее на Викторию, сидевшую в одном ряду со мной. Виктория не была тем активом для защиты, на который мы так надеялись. Да, она была красива, но выглядела именно такой, какой и являлась в действительности, — она была попросту холодной. Контраст между нею и Менди Джексон был совершенно очевиден. В уборщице чувствовалась страсть. О ее кожу можно было обжечься. Присяжные могли понять, почему мужчина, имевший подобную жену, мог отправиться на поиски такой женщины, как Менди Джексон.
Генри не смотрел на свидетельницу. Он раскрыл лежавшую перед нам папку и извлек оттуда документ, который принесла ему вчера Линда.
— Я хочу спросить вас насчет экзамена, который вы сдавали в тот день, — сказал он.
Менди, казалось, смутилась. Было почти видно, как заметались ее мысли. Генри помог ей:
— Мне кажется, вы говорили, что это был экзамен по европейской истории?
— Да.
— Ваша честь, — сказала Нора, — имеет ли это отношение к делу?
— Мы уже обсуждали этот вопрос сегодня утром в моем кабинете, как вы, адвокат, надеюсь, помните. Протест отклоняется.
Судья Уотлин не смотрел в мою сторону — намеренно, как мне подумалось. Он давал защитнику еще один шанс.
— Что вы получили на том экзамене? — продолжил Генри.
Менди выглядела совершенно сбитой с толку. Она снова начала изображать измученную жертву.
— Я не помню. Все то, что случилось позднее...
Генри подошел и протянул секретарю суда документ для регистрации. Он подождал, пока вещественное доказательство занесут в протокол суда, и протянул бумагу Менди. Она взяла ее из его рук за противоположный конец.
— Вы узнаете это?
Ее удивления не убавилось.
— Это листок моей успеваемости из Тринити.
— Можете вы найти в нем запись о том экзамене тринадцатого апреля?
После короткого беглого просмотра она кивнула:
— Да.
— Это освежило вашу память?
— Да.
— Какую оценку вы получили на том экзамене?
— Пятьдесят три.
— "Пятьдесят три". Это означает "F", то есть «плохо», не так ли?
— Да.
— Является ли такая оценка по данному курсу обычной для вас?
Она заколебалась. Но в руке был документ. Генри знал ответ на поставленный вопрос. Она обязана была ответить.
— Нет.
Генри взял из ее рук бумагу и вернулся к своему столу.
— Фактически ваша обычная оценка — это твердое "В", то есть «хорошо», верно?
— Да.
— Случалось ли вам раньше сдавать экзамен на "F"?
— Я не...
Стоило Генри немного приподнять брови и руку с листком, как Менди Джексон на ходу изменила свой ответ:
— Нет. Это моя единственная плохая отметка.