Когда Бог был женщиной
Шрифт:
— Не надо смотреть на меня так, словно я села на героин и стырила у вас фамильные драгоценности! — рявкнула Алиса через полчаса.
Маша и Нина переглянулись. Казалось, между ними вспыхнула искра.
— Ты тоже заметила? — взвизгнула Маша.
— Да как тут не заметить-то?.. — вздохнула Нина. — Не знаю, как это выглядело «до», но сейчас у нее только что на лбу не написано…
— Девушки, а вы о чем? — Фая перегнулась через Марьяну и с интересом взглянула на них.
— Да ее заворожили! — воскликнула Нина.
— Меня…
— Дай руку! — велела Маша.
С минуту она держала ее за руку, отпустила и откинулась на спинку дивана.
— Ну, ты даешь! — воскликнула она. — Ты что, не замечала ничего? Не чувствовала себя… странно?
Алиса решила не выпендриваться и честно покачала головой. Ничего она не замечала. Ни разу. Ни намека. Ни малейшего повода.
— Не самое сложное, но надежное, проверенное колдовство, — подытожила Маша. — Если честно, для ведьмы я бы выбрала что-нибудь поинтереснее. То ли тут дилетант практиковался, то ли… черт его знает кто. Будем тебя лечить?
— Да ну что ты! Не беспокойся, я и так похожу! — фыркнула Алиса.
Но Маша только закатила глаза.
— Простыня, живая курица, древесная зола и нож для колки льда! — распорядилась она.
Ответом ей была тишина.
— Можно мне получить то, что необходимо для снятия чар? — Маша повысила голос.
— А! — отозвалась Фая. — Не поняла, о чем ты! У меня нет ножа для льда!
— Так купи!
В магазин поехала Марьяна, а Фая разожгла камин.
— А где же мне взять курицу? — растерялась Фая, пока Маша с недоверием ощупывала простыню.
— Здесь что, деревни ни одной нету? — отрезала ведьма.
И Фая пустилась в путь. Где-то через час вернулась с мешком, в котором были прорезаны дыры. Мешок трепыхался — а Фая с выражением отвращения на лице держала его двумя пальцами.
— Она вся в какашках! — объявила Фая, положив мешок на каменный пол у порога.
— Можешь ее помыть и надушить, — буркнула Маша.
Огромную шелковую простыню она намочила и расстелила на полу.
— На все подоконники поставь свечи, — приказала Маша.
Фая вздохнула и бросилась звонить Марьяне, чтобы та купила все свечи, какие увидит — их явно могло не хватить.
Алису Маша уложила посредине простыни и по контуру тела расставила свечки, но не зажгла их. В голове насыпала кучу золы — Фая заскрежетала зубами, так как это была ее лучшая — точнее, единственная белая простыня.
Ждали Марьяну. Та приехала минут через сорок, навьюченная покупками. Маша прямо на пороге влезла в пакет, достала нож и велела, во-первых, выключить свет во всем доме, а, во-вторых, потребовала, чтобы Алиса встала и разделась.
— У меня отросли волосы на линии бикини, — смутилась та.
— Ты же не рожать собралась! — возмутилась Маша. — Снимай трусы, пока не поздно!
Алиса взяла со всех слово, что они не будут ее осуждать, и разделась.
Маша опять
— В твоем сердце боль и страх… — произнесла она наконец. — Никто не знает, как тебе тяжело, как гноится и воспаляется рана, как из тебя уходит жизнь… Никто не поймет, что без него у тебя в душе лютый холод, и ты хочешь умереть, лишь бы не терпеть больше эти муки, не вспоминать, не страдать, не переживать за него…
Она говорила и говорила, с садистским наслаждением описывая каждое чувство, малейший его оттенок — и все это Алиса прочувствовала на себе: и воспаленную рану, и жажду смерти, и пронзительную, острую, невыносимую боль. Но когда ей уже казалось, что сил терпеть нет — когда болела не только душа, но и тело — боль отдавалась в коже, в суставах, в сосудах, Маша вдруг замолчала.
— Потерпи еще немного… — более ласковым голосом сказала она. — Я хочу, чтобы ты знала — будет очень-очень плохо, но ты справишься.
Маша встала, взяла заранее приготовленную глубокую тарелку и слила туда воск со всех свечей. Положила в тарелку руку и потом со всей силы плюхнула ладонь Алисе на грудь.
— А-аа! — взвилась та, но не смогла и рукой пошевелить.
— Боль, горячая, как слезы, жаркая, как похоть, жгучая, как перец, растопи чары, открой сердце, дай волю ей… — во весь голос кричала Маша.
Алиса могла только стонать — казалось, у нее в сердце нож, длиной метров в пятьдесят, и этот клинок все тянут, тянут, и сталь режет по живому… А может, она и кричала — просто не слышала, оглушенная собственными мучениями.
Наконец, Маша оторвала руку, и Алиса почувствовала — нож выдернули, а из нее хлынуло что-то горячее, липкое, много…
Маша же в это время скатала воск с руки в шар, выдернула из мешка помертвевшую от ужаса куру, ловким движением затолкала ей в глотку воск и неожиданно для всех пронзила сердце птицы ножом для льда. Кто-то вскрикнул. Придерживая курицу, из которой хлестала кровища, над кучей золы, Маша приговаривала:
— Пусть боль твоя превратится в пепел…
Наконец, она положила несчастную курицу в мешок, взмахнула рукой над золой — и та закружилась, образовав крошечный тайфунчик — покружила минут пять и исчезла.
Алиса закрыла глаза. Сквозь шум она слышала, как некто охал, кто-то жалел несчастную птицу, кто-то волновался за нее, но не было сил вмешиваться — и желания не было, потому что боль прошла. Остались грусть, волнение, сожаление и отчаяние — но боль, та боль, из-за которой она уже почти серьезно подумывала сдаться, бросить все и умереть от горя — ушла.
— Курицу надо закопать, — слышала она голос Маши.
— Только уж, пожалуйста, не у меня в саду! — возмущалась Фая.
— Пойдемте все вместе, ей нужен покой, — убеждала Нина.