Когда была война

Арно Александра

Спали они с Зоей под немецкой шинелью, прижимаясь друг к другу. Связист уснул прямо за столом, уронив голову на руки, и его место занял другой солдат - такой же измученный и измотанный. Всю ночь сквозь сон Соня слышала "я ромашка, я ромашка, держу оборону, жду подкрепления". Лемишев несколько раз приходил в себя и просил воды, но навряд ли понимал, где находится. Соня приподнималась на локте и поила его из горлышка фляжки, а потом снова проваливалась в глубокий сон.

Когда на небе занялся бледный зимний рассвет, в блиндаж на куске парусины занесли раненого солдата и положили на притоптанный земляной пол

у стола связиста. Майор куда-то подевался, и в блиндаже были только Соня, Зоя, Худокосов и связист. Снаружи строчили выстрелы, грохотали взрывы. Худокосов сидел на лавке, прижимая к плечу окровавленную руку, губы его были белыми, как лист пергамента.

Соня села и затормошила Зою за плечо. Та нехотя подняла веки.

– Что, уже надо идти?

Соня мотнула головой и встала. Холод тут же схватил её в свои объятия, но она не обратила на него внимания и, наспех пригладив растрёпанные волосы, спросила:

– У тебя спирт и перевязка ещё остались?

– Вроде, - хриплым со сна голосом ответила Зоя и потянулась к своей сумке.

Соня спала урывками, но всё же сумела отдохнуть. Рану саднило и жгло, но она чувствовала прилив новых сил. В блиндаж, устало пошатываясь, ввалился майор и рухнул на лавку. Плечи его тут же ссутулились.

– Товарищ майор, потери четыре человека, - отрапортовал Худокосов, тяжело поднявшись на ноги.
– Трое убитыми.

Майор поднял на него глаза.

– А ты?

– Со мной всё нормально, я в строю, - ответил Худокосов и рухнул на пол.

Соня подскочила к нему и торопливо расстегнула ватник на широкой груди. Рана была не опасной, но кровопотеря - большой. Губы Худокосова побелели, щёки и глаза ввалились. Зоя выудила из сумки моток тряпок и кусок жёлтой ваты. Соня отёрла рукавом пот с его лба и легонько подула на лицо, пока та перематывала рану.

Никто не разговаривал. Даже связист затих, только трещала тихонько рация. Кто-то торопливо пробежал мимо входа, и снаружи раздался крик:

– Волчко, слева, слева заходят! Волчко!..

И снова застрочили выстрелы.

Зоя порвала зубами край тряпки и завязала крепким узлом. Соня тем временем расстегнула гимнастёрку на другом солдате. Ранения у него было два, в плечо выше и ниже ключицы. Кровь вытекала толчками - значит, задело артерию. Соня торопливо огляделась в поисках хоть чего-то, чем можно было перевязать рану, но ничего подходящего в блиндаже не имелось. Тогда она скинула шинель и быстрыми движениями вытянула из брюк край заправленной туда сорочки, которую мама сунула ей в вещмешок, когда она уходила на фронт.

Ткань не хотела рваться. Соня с яростью дёрнула широкую полоску ажурных кружев. Нитки не выдержали и треснули, и она одним движением отодрала кружева от края, а потом принялась за шов самой сорочки. Наконец он поддался, и Соне удалось оторвать ещё одну полоску ткани.

"На совесть мама сшила!" - думала она, раздирая сорочку на длинные полосы. Зоя выхватила у неё кружева, приложила к ранам кусок ваты и ловко перевязала.

–

Никогда бы не подумал, что моих бойцов будут женскими кружавчиками обматывать, - пробормотал майор.

Соня откинула назад прядь волос и повернулась к нему.

– Товарищ майор, разрешите представиться?

– Оставь, сестричка, - устало отмахнулся тот.
– Какая уже разница. Просто имя скажи.

– Соня, - смутилась она и всё же добавила: - Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового.

Немецкую атаку удалось отбить, но боеспособных солдат оставалось всего пятеро, а связи всё так же не было, как не было и патронов. В блиндаж заглянул солдат и доложил, что воевать нечем.

– Осталась одна лента, - сказал он.
– И два снаряда. И ещё гранатка... в кармане у меня. На пару фрицев хватит.

Майор, казалось, даже не услышал его слов. Проснувшийся связист опять уселся за стол, нацепил наушники и забубнил:

– Я ромашка, я ромашка, держу оборону...

Соня выглянула из блиндажа. Солдаты сидели прямо на мёрзлой земле на дне окопа - молча, не смотря друг на друга. В небе висели мрачные серые облака, а посреди белого поля словно могильная плита возвышался бетонный дот. Соня несмело подошла к солдатам, без слов опустилась рядом. Они встрепенулись, и гнетущая, тяжёлая атмосфера безысходности на миг рассеялась.

Соня смотрела на их усталые, измождённые, перепачканные землёй лица, и ей хотелось плакать. Она считала, что война для всех одинаковая - и для тыловиков, и для фронтовиков, и для них, медработников, но сейчас понимала, как была не права, как ошибалась. Здесь, у кромки леса на берегу Волги, война оказалась совсем другой - по-настоящему страшной. Здесь над каждым стояла смерть. Здесь витал её дух - кровавый, бескомпромиссный и кровожадный. Соня искренне хотела помочь каждому, кого видела перед собой, но ничего не могла сделать. Даже поддержать словами и то не могла, потому что у самой не осталось никакой, даже самой маленькой надежды, которой она могла бы поделиться с этими измотанными бойцами.

Один из солдат, плечистый мужчина лет тридцати на вид, достал из кармана шестизарядку и патрон, и, сунув его в барабан и прокрутив ладонью, протянул Соне.

– На, - выдохнул он.
– Сейчас попрут фашисты, так ты хоть одному пулю в лоб всади.

Соня покачала головой.

– Не нужно.

– А вдруг нужно, - возразил другой солдат.
– Они ж всё равно сюда, уроды, приползут, а деваться нам некуда. Так хоть кого-нибудь с собой забрать.

– А почему бы не пойти и не попытаться выбить их?
– сказала Соня.
– Если уж всё равно умирать...

– Да не сможем, - усмехнулся солдат.
– Они ж в доте, засранцы, засели. Гниды вшивые.
– Он ожесточённо сплюнул и утёр рот засаленным краем ватника.
– Туда идти без толку, просто расстреляют и всё. Даже добежать не успеешь.

Соня помялась, но всё же решилась спросить:

– А их из этого дота можно как-нибудь... ну, выманить? Выкурить?