Когда была война
Шрифт:
– Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового полка, ефрейтор Златоумова Софья, - отчеканила она и смущённо добавила: - Простите, товарищ лейтенант, не признала.
Тот махнул рукой - ничего страшного, мол. Он внимательно осмотрел Соню и кивнул на её ноги:
– Почему босиком, ефрейтор? И куда направляетесь?
Тихо кашлянула позади Зоя и, выступив вперёд, тоже отдала честь.
– Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового полка, сержант Пономарёва, - сказала она.
–
Худокосов вздохнул. Соня подумала, что он рассердится - потому что она представилась вперёд старшего по званию, но он не обратил на это совсем никакого внимания, лишь несколько секунд пристально смотрел на них, потом снова вздохнул и отвернулся.
– В госпитале спокойно. А тут нет. Пару часов назад немцы попёрли. Отовсюду лезут, гады.
И объяснил: вчера немцы неожиданным ударом выбили их с оборонительных позиций, расколов полк на три части. Связи со штабом нет уже давно, что происходит за линией обороны, не знает никто, и их единственный приказ: держать позиции до последнего, а бойцов у них осталось девять, один из которых тяжело ранен. Пробиться к госпиталю навряд ли удастся, так что придётся ждать тут.
Он велел им идти за ним, и они запетляли меж заснеженных деревьев. Иногда поднималась стрельба, и тогда Соня с Зоей жались к подлеску, прикрывая собой Лемишева. По пути откуда-то появился ещё один человек, и они с Худокосовым перекинулись парой фраз. О чём говорили, Соня не разобрала, да и не слушала.
Внезапно лес расступился перед ними, и взгляду открылось широкое заснеженное поле. Далёкие мерцающие звезды серебрили тонкий наст. Почти у самой кромки леса тянулся длинный окоп, в котором Соня различила очертания нескольких человек. Они лежали на позициях, совершенно не двигаясь.
Худокосов обернулся.
– Придётся, девчата, тут пересидеть.
– Он снова посмотрел на Сонины ноги и мотнул головой куда-то в сторону.
– Давайте в блиндаж, погреетесь. И батьке вас представлю.
Они с готовностью пошли за ним. Он помог им спустить санки с Лемишевым в окоп и перенести его в блиндаж.
В блиндаже чадила, моргая масляным глазом, керосинка. У входа сидел связист - молоденький паренёк в драном, запачканном землёй и кровью ватнике. Он монотонно, снова и снова повторял в микрофон рации:
– Я ромашка. Я ромашка. Держу оборону, жду подкрепления. Я ромашка. Я ромашка. Держу оборону, жду подкрепления.
Рядом с ним на лавке сидел, прислонившись спиной к бревенчатой стене, майор - по всей видимости, командир. Подбородок его упирался в широкую грудь, глаза были закрыты. Он всхрапывал иногда, вскидывал голову и обводил помещение мутным сонным взглядом.
Соня отодвинула в сторону кусок брезента, что висел на входе вместо двери, и шагнула внутрь. Майор встрепенулся, глянул на неё и пробормотал, обращаясь, по всей видимости, к связисту:
– Першуков, где немцы?
– Не знаю, товарищ майор, - безразлично ответил тот и снова забубнил: - Я ромашка... я ромашка... держу оборону...
– Ответ есть?
– Полное
– Связист усталым движением поправил наушники.
– Никого, товарищ майор. Тишина. Я ромашка... я ромашка...
– Выйди на связь, - вяло приказал майор.
Глаза его снова закрылись, голова поникла. В грязных волосах блестели маленькие снежинки, перемазанные кровью руки чуть подрагивали.
– Я ромашка. Я ромашка. Веду бой, жду подкрепления...
Их разговор походил на горячечный бред. Соня оглянулась на Худокосова. Тот показал глазами на пук почерневшей, покрытой немецкой шинелью соломы в углу. Они с Зоей осторожно уложили туда Лемишева, а Худокосов молча передал им фляжку с водой.
– Устал командир, - тихо сказал он, будто оправдываясь перед ними.
– Почти двое суток уже не спамши тут. И не жрамши.
Соня с облегчением скинула с плеча ППШ, присела рядом с Лемишевым и отвинтила пробку, а Зоя без слов вытащила из-за пазухи платок с корочками и протянула Худокосову. Тот взглядом поблагодарил её, взял платок и вышел, а вернулся уже с пустыми руками. Раздал всем, - догадалась Соня.
Он порылся в куче хлама под лавкой и, выудив пару крепких кожаных сапог, кинул их Соне.
– На, держи, ефрейтор. Негоже босиком по снегу бегать.
Соня нерешительно взяла один сапог и осмотрела со всех сторон. Внутри темнели кровавые пятна, на голенище было несколько дырок от пуль.
– Чьё это?
– сглотнув, спросила она и подняла на Худокосова испуганные глаза.
– Фрица какого-то, - безразлично пожал плечами тот.
– У самого окопа гада подстрелили. Полз с колотушками сюда. Не пропадать же таким добротным сапогам, вот и сняли.
Соня всхлипнула. Вдруг поднялась волна ужаса, такого сильного, что она чуть было не закричала в голос и отшвырнула от себя сапог.
– Я не надену это, - лихорадочно прошептала она.
– Ни за что!
И отодвинулась в сторону. В горле нестерпимо запершило, на глазах выступили слёзы.
– Дура!
– ругнулась Зоя, подняла сапог и, решительно шагнув к Соне, схватила её за ногу.
– Дура ты!
Она принялась заталкивать её ногу в сапог. Соня беззвучно заплакала и попыталась отпихнуть Зою, но та силком натянула на неё немецкую обувку и сердито сверкнула глазами.
– Какая разница, чьи это сапоги?
– прикрикнула она.
– Всё лучше, чем босиком!
Худокосов одобрительно кивнул:
– Это ещё что, ефрейтор. Мы, бывало, на немецких трупах спали. Положим их так, в рядок, и ложимся сверху.
– Он горестно усмехнулся.
– Лучше, чем на голой-то земле. Летом ещё куда ни шло на земле спать, а зимой...
Соня поджала пальцы на ногах. Оин понемногу начинали согреваться - обувь для своих солдат немцы делали на совесть, но её всё равно била мелкая противная дрожь. Она знала, что война - это другой мир, но даже представить себе не могла, что настолько. Всё вокруг изменилось до неузнаваемости, и Соня не представляла, что теперь с этим делать.