Когда дует северный ветер
Шрифт:
Чан Хоай Шон, как я заметил, следил за «старой ведьмой» с иным, чем прежде, выражением лица. В прошлый раз, когда «ведьма» кружила над садом у дома дяди Хая, Шон не выказал ни страха, ни нарочитого хладнокровия, он просто остался безучастным. И эту безучастность его очень легко понять: даже в мыслях самолет-корректировщик не был ему врагом. А на сей раз, попав в поле зрения пилота, Шон чувствовал себя обороняющимся, то есть — мишенью. Не привыкнув к бомбежкам и обстрелам, он не мог сохранять спокойствие, как мы: соскочил с гамака и тревожно озирался вокруг.
Убежище, которое мы вдвоем с Ут До расчищали с утра, троих не вместило бы. Там и двоим-то было тесновато, зато одному — раздолье.
«Старая ведьма» ложилась на крыло, крен ее становился все круче. Она кружила по спирали,
Ут рывком сдернул завязку и скомкал гамак.
— Тханг! — крикнул он. — Ведите Шона в убежище!
«Что еще за провожания?» — подумал я и сказал:
— Спускайся в убежище, Шон.
Впрочем, он уже сидел там.
— А где ваши укрытия? — спросил он.
— Ничего, спрячемся под деревьями!
«Старая ведьма» отлетела в сторону, и тотчас грохнул орудийный залп. Мы с Ут До не стали прижиматься к стволам манго, а прыгнули оба в канаву. В саду у нас разорвались три снаряда.
«Ведьма» легла на крыло, словно вглядываясь вниз, потом с воем и треском полетела искать другую цель. Мы выкарабкались из канавы, промокшие до нитки. Кругом валялись сбитые взрывом ветки, листья.
— Эй, Шон! Все кончилось, вылезай!
Он выбрался наверх и стал стряхивать грязь с куртки и брюк, явно еще не успокоившись. Подняв голову, проводил взглядом «старую ведьму».
— Ушла, ушла! Садитесь в гамак, Шон, — сказал Ут До, стягивая завязки.
Одежда его вся была измазана илом. Неторопливые, уверенные его движения успокаивающе подействовали на гостя. Артобстрел вроде сблизил нас всех и даже как-то развлек. Оставив Шона в гамаке, мы побежали вдвоем к каналу и давай нырять и плескаться. Потом переоделись.
Вернувшись, мы нашли Шона «при деле» — он фотографировал убежище, где только что отсиживался.
— Снимите, если можно, и меня на память! — попросил Ут.
— Пожалуйста… Станьте-ка вот сюда!
Ут До подбежал к убежищу и стал в позу. Но едва Шон поднес камеру к глазам, Ут замахал вдруг руками, крича:
— Постойте! Так сниматься неинтересно!
Он не желал увековечить себя в только что надетой военной форме, очень ладно, кстати, сидевшей на нем. Снял ее и, оставшись в одних трусах, взял в руки лопату.
— Вот так! Щелкните меня лучше за расчисткой убежища.
Сверкнула вспышка.
Когда Ут До снова оделся и мы уселись с ним в холщовый гамак цвета хаки напротив Шона, я вернулся к нашей беседе:
— В письме, что ты дал мне прочесть, упоминалась актриса Ми Тхань. Я ее знаю.
— Неужели? — И без того выпученные глаза его, казалось, выскочат из орбит, лицо просияло. — Ты знаешь ее? Когда ж вы встречались?
— Их ансамбль стоял за перелеском возле моей «конторы».
— Ты знаешь что-нибудь о ее прошлом?
Знать-то я знал, но мне хотелось выяснить, какие у них были с Шоном отношения в бытность ее в Сайгоне, и я ответил:
— Да, в общем-то, мало…
— Право, мне больно теперь вспоминать все это! — Он понурился, покачал головой, потом заговорил: — Ми Тхань в детстве осиротела, жила вместе с мачехой. Мачеха жарила банановые лепешки, девочка выносила их продавать. Ей очень нравилось, как актеры разыгрывают пьесы в театре туонг [37] . Каждый день она приносила лепешки и продавала их актерам и актрисам одной труппы. Им полюбилась хорошенькая грациозная девчушка. Стоило ей явиться, они брали у нее лепешки нарасхват. А она, распродав товар, не уходила. Усядется, поджав ноги, на приступке, смотрит и слушает, как актеры играют и поют. Так и просиживала все репетиции. Глаз не сводит, ушки на макушке, губами шевелит, про себя слова за артистами повторяет. И так год за годом. Целых восемь лет — с восьми до шестнадцати продавала лепешки артистам труппы и, не выйдя ни разу на сцену, сама стала актрисой, выучила наизусть все роли. И вот однажды прямо на репетиции заболела актриса — живот прихватило, начался приступ, и пришлось ее увезти в больницу. Не знали, кем заменить ее. Вдруг во время всей этой суматохи руководитель труппы видит: явилась в урочный час девушка с лепешками. «Эй, малышка! — кричит он. — Оставь-ка свой лоток, поднимайся сюда! Да иди же скорей!» Попробовала она себя
37
Туонг — старинный жанр музыкального театра, строящийся на «высоких» сюжетах из древней истории и мифологии — вьетнамской и китайской.
Шон рассказывал об актрисе Ми Тхань с неподдельным жаром. Но вдруг он запнулся, голос его зазвучал глуше:
— Помните, как у Нгуен Зу?..
Пока до конца не иссякнут наши земные года, Талант и судьба везде и всегда Дышат слепой обоюдной враждой… [38]Поистине пророческие слова! Судьба не пощадила талант Ми Тхань: как после космической катастрофы, звезда эта вдруг погасла. Со дня ее дебюта прошло два года, ей исполнилось восемнадцать, и тут некий газетный писака пожелал уложить ее в свою постель. Он, конечно же, получил отпор и решил отомстить. Вскоре в одной сайгонской газетке под крупно набранным заголовком «Шлюха Ми Тхань» появился грязный пасквиль о ее «любовных похождениях». Он всколыхнул весь театральный мир Сайгона… Вы спрашиваете, что же случилось, когда эту проклятую газетенку стали продавать везде и всюду? Ми Тхань явилась в редакцию с деревянными сандалиями в руках, чтобы набить морду клеветнику.
38
Здесь цитируются начальные строки романа в стихах «Стенания истерзанной души» великого вьетнамского поэта Нгуен Зу (1765—1820); перевод стихов Арк. Штейнберга.
— И она избила этого типа? — не вытерпел Ут До.
— Нет, она никого не нашла. Потом люди увидели, что она обрила голову [39] . А через какое-то время и вовсе исчезла.
— Скажите, Тханг, что она поделывает сейчас? — Вопрос этот задал мне не Шон, а Ут До.
Не успел я рассказать им о том, как живет Ми Тхань, и об ее ансамбле, снова послышался дребезжащий голос «старой ведьмы». И моментально она сама появилась над нами, чуть не задевая крыльями за макушки деревьев.
39
По буддийским обрядам голову обычно обривали при пострижении в монахи или поступлении в послушники.
Мы все трое вывалились из гамаков и приготовились к самому худшему. Но «старая ведьма» лишь накренилась, заглянув мельком к нам в сад, и, истошно завывая, полетела дальше вдоль канала в сторону аэродрома.
— Я пришел сообщить вам о своих планах и заручиться вашей поддержкой. А теперь, с вашего разрешения, я откланяюсь, — сказал Чан Хоай Шон, глядя вслед самолету; садиться в гамак он не стал.
Отсюда до резиденции руководства СНДМС путь неблизкий. При самых благоприятных обстоятельствах на дорогу пришлось бы потратить больше десяти дней. Подумав об этом, я спросил:
— Хон, когда ты рассчитываешь кончить книгу?.. Потом сразу уйдешь? (Я назвал его именем, запомнившимся с детства, так было легче общаться.)
— Буду писать день и ночь. Думаю, в два месяца уложусь. Если что, я найду вас здесь.
Он достал из кармана приготовленный заранее пакет с фотографиями и отдал мне с просьбой передать дяде Хаю. Потом напомнил о своем обещании: если я по-прежнему намерен «легально» отправиться в стратегическое поселение, он сделает все, чтобы мне помочь.
<