Когда фея слепа

Сколько себя помню, я никогда не горела жаждой ехать на бал. Пару раз меня вывозили в свет, когда еще была жива матушка, и прискорбных впечатлений хватило на всю жизнь.

Потом матушку унесла весенняя лихорадка. Погода стояла слякотная, ветреная, пронизывающая до костей, и мне в те времена казалось, что вся ее болезнь оттого, что она, такая хрупкая и изящная, просто не может противиться этому ветру, который обрушивается на стены, задувает в щели и потихоньку уносит ее от нас с отцом. Не могу сказать, что папаня так уж ее любил. У них был удачный ровный брак, временами, как судачили соседки, он ходил на сторону, но она, как не только жена, но и просто его друг, прощала ему эти слабости. У них был один единственный ребенок, то бишь я, и жизнь катилась по ровной колее помещичьего быта. Маман занималась хозяйством, я мучилась с нанятыми учителями на дому, а отец то занимался делами, то отдыхал от них. И пожалуй, все по-своему мы были очень счастливы, обыденное, самое простое, но такое уютное семейное счастье уже было у нас в кармане и нам не надо было за ним бежать, сбивать руки в кровь, отрывая его из-под завалов, или не спать ночами, ожидая, что оно наконец придет. Наше счастье не было чем-то из ряда вон выходящим,

но тем не менее оно было. Теплый ровный огонек, на который еще не раз обернешься в темные времена. Потом маман не стало. Еще год отец ходил по дому потерянной тенью, часто обрывал себя на полуслове, когда хотел сказать – Элизабет, а потом долго прислушивался к звукам, стоящей мертвой тишине вокруг, а вдруг случится чудо, и она отзовется. Через год ему надоело натыкаться на пустые углы, надоело пытаться заполнять напряженную тишину за обедом, когда ему совсем не хочется говорить. Ему снова нужно было то спокойствие, когда телега семейной жизни едет себе по дороге безо всяких усилий с его стороны. И он женился на состоятельной вдовушке, жившей по-соседству. Она была на вид холодна, неприступна и очень аккуратна, может именно потому он ее и выбрал, потому что про нее уж точно язык не поворачивался отпустить шуточку про веселых вдовушек, которые, как известно, нрав имеют не очень сдержанный.

Я ей не понравилась с первого взгляда, но не думаю, что в этом я была очень уж особенной. Ей еще не понравились горничные и кухарка, она смотрела на них взглядом питбуля, увидевшего незнакомца топчущего хозяйские цветы. Да и в общем-то она была права, без матери прислуга распустилась, а я перестала следить за аккуратным внешним видом, прогуливала все занятия с нанятыми учителями и большую часть времени торчала в саду, на ветке, пожирая кисловатые мелкие яблочки, недозревшие сливы, и грязными пальцами с не очень-то чистыми ногтями оставляла отметки на особо понравившихся страницах любимых книг. То время после смерти матушки запомнилось мне полной, ничем не ограниченной свободой, которая пришлась мне по душе и к которой я теперь всегда буду стремиться. Несмотря ни на что. У тетки Розамунды, как звали новую жену батюшки, оказалась еще одна дочь, упитанная розовощекая Миара, день и ночь гонявшая этюды на пианино толстыми, но довольно подвижными пальцами. Заслышав музыку, тетка Розамунда непременно приостанавливалась, некоторое время прислушивалась к переливам нот, а потом прочувствованно приложившись платком к глазам, говорила, что у детки талант. Играла она и вправду неплохо. Меня тетка не избегала, но контролировала, проверяла, умылась ли я, выучила ли уроки, отчитывала холодным властным голосом, который заставлял пугаться слуг, а для меня, привыкшей к одиночеству, безнаказанности и зарослям обширного сада, был как об стенку горох. Тем не менее тетка Розамунда пыталась, даже говорила отцу, что я разбалована, жесткосердечна и невоспитанна, но отец, с некоторых пор после смерти матери, взявший на себя привычку лишь рассеяно гладить меня по голове и спрашивать: «Все хорошо? Ну и ладно», – проникался не очень, мрачно намекал, что не прочь опять пожить вдовцом и скрывался от окружающего мира за газетой. Тетка Розамунда на меня не плюнула, не такой она была человек, чтобы так просто отступиться, но праведные речи сократила в два раза, наконец заметив как стекленеют мои глаза и тупеет лицо, как только она начинает говорить. Быт в доме потихоньку наладился, снова скрипя покатился вперед, служанки снова исправно убирались, почту доставляли, еда готовилась вовремя, отец перестал дергаться от теней по углам. Я по-прежнему торчала в саду или в библиотеке, пропадала с соседскими детьми на разделяющих наши усадьбы пустошах, и потихоньку, медленно, но верно все больше отбивалась от рук.

Тетка Розамунда сквозь зубы, с потугой на ласку называла меня зверенышем, но против возни с отпрысками соседей не возражала, искреннее надеясь, как я позже услышала из разговора, что однажды найду среди них мужа. Ибо больше негде. Ни манер, ни грации, ни слуха у меня нет, на пианино не играю ибо это пытка не только для учителя музыки и меня, но и для всех, услышавших это домашних. Петь тоже не могу, вышиваю мерзко, и никаких особых талантов у меня нет. И к совершеннолетию так и не появилось. Кроме приданого, но край у нас богатый и к сожалению не только на приданое смотрят.

Кроме меня и Миары в семье жила еще одна девочка, то ли племянница, то ли сводная падчерица, дочь ее покойного муженька от другого брака. То ли очень дальняя родственница, я никогда не спрашивала точно. Единственное, что я знала, что ее мать или бабка не чуралась колдовства, вела дела со всякими волшебными духами, вроде фейри, эльфов, домовых, сил природы, но была настолько хороша собой, что на это всегда плевали. Впрочем, это мужчины плевали, все особи женского пола любого возраста, находясь рядом с ней исходили желчью и ревностью, потому как она была настолько прекрасна, что даже самую первую красавицу могла заставить себя почувствовать последней уродиной. Не знаю, унаследовала ли это Сенди. Сколько ее помню, она всегда носилась по дому, помогая слугам, копаясь с обедом, убирая, стирая, всегда растрепанная, чумазая, в старых обносках и стоптанных башмаках с нелепыми полосатыми чулками, то и дело выглядывающими из-под мятого подола юбки. Тетка Розамунда держала ее в черном теле, прозорливо предполагая, что когда та вырастет и расцветет, то может составить убийственную конкуренцию ее дочери, как и ее мать. Но на улицу не выставляла и даже подкидывала деньжат на праздники, но никогда не позволяла носить красивую одежду или делать прическу. «Хватит с тебя и этого», – всегда говорила она. По каким-то своим меркам, тетка пожалуй была даже великодушна. С Сенди я почти никогда не говорила, да и о чем поговорить с девчонкой, которая постоянно возится на кухне и может болтать только о цене на рынке за картошку. Она всегда была болезненно застенчива, вечерами я видела, как она читала какие-то книги из библиотеки, пару раз натыкалась на нее там. И часто мечтательно пялилась в окно. В такие времена она напоминала сказочного лесного эльфа, в этой своей странной ободранной одежде и с распущенными, слегка лохматыми волосами. Разносчики и поварята были от нее без ума. Но она их игнорировала, как говорили, ждала своего принца. Ну или хоть графа. Странно, откуда она только этой чуши поднабралась, на ней же без приданого, ни один приличный лорд не женится. Лучше бы выбрала торговца побогаче и покрасивее, вышла бы за него, в собственном доме хозяйкой стала, сейчас торговцы настолько богатые, что состоянием с папенькой могут померяться. А Сенди все от подарков отворачивается, да опять мечтательно в окно пялится, графа ждет. Впрочем, в романтических книжках и не такое случалось, только я больше с недоумением морщилась, читая такой конец, чем от восхищения падала с дерева. В тринадцать лет, когда не пришел никто добрый и волшебный и не спас мою матушку, я перестала верить в сказки. Их нет. Есть самая обычная, ровно накатанная обыденность.

Но однажды летом она прервалась. Смерть для кого-то всегда жизнь и начало чего-то нового. Старый лорд, главенствующий в совете знати на этих землях, отошел в мир иной, не выдержав испытания выпивкой и долгими ночными заседаниями, и на смену ему пришел его сын, принявший его титул одним распогодившимся дождливым днем. Сын его долгое время был в отъезде, и сейчас никто не знал, как он выглядит, его особенности и привычки, не все знали даже его полное имя, но его состояние с легкостью перекрывало недостаток сведений. Большинство девиц уже умирало от любви к нему. Его титул предполагал и наличие жены, причем обязательное, ибо еще не забылись старые скандалы про аристократов, предпочитавших общество мужественных начальников стражи не таким мужественным девицам. И новый лорд Верени устраивал череду балов, чтобы присмотреться к прекрасным незамужним дамам и окольцевать какую-нибудь из них. То, что должен окольцевать, так это точно, все более или менее состоятельные семьи приглашены.

Паника поднялась страшная. Огромные очереди изнывающих дам стояли в салоны к модисткам и в салоны женского белья и духов. Все мэтры-парикмахеры не спали днями и ночами, завивая, укладывая и причесывая. Не обошло это и нас. К сожалению. В доме все носились, разглаживали платья, что-то шили, заказывали модную ткань и шуршали листами выписных журналов из столицы. Я дергалась от каждого крика, меня постоянно тянули в комнаты, чтобы что-то измерить, присобачить, прости матушка мою недостойную речь, и не давали покоя даже ночью. Боги! Балы я ненавидела. Всего один жених, который уж точно не выберет никого из нашего семейства, а такое старание. Мы с Сенди и Миарой были одногодки, но ни одна из нас так и не выезжала на бал. Ну с Сенди все понятно, мои же первые выезды оборвались с болезнью матери, а потом то отцу недосуг, то манер у меня никаких, а уж танцую я так мерзко, что моим партнерам надо железные ботинки одевать, как у рыцарей. Мне проще попасть по ноге, чем по полу. Миару же мать пока держала дома, ожидая, когда ее детский жирок рассосется. В общем, завидные мы все невесты. Ужас какие завидные. Не могу сказать, что мне стоит гордиться своей внешностью, я довольно высокая для типично низких дам нашего края. Моя матушка родом была из Жеане, а там мой рост самый нормальный, даже низкий, а вот тут проблемки вышли. Мать была изящная и тонкая, я худая и нескладная, с не особо женственными формами. Как говорит тетка Розамунда, из-за того, что я слишком много лажу по деревьям и жру недозревших яблок. Кто знает, кто знает. Осанка у меня так себе, а лицо непримечательное бледное со светло-серыми глазами. Такой и моя мать была, светлая, полупрозрачная, как мотылек, летящий на пламя. Я же скорее бледная как моль. Когда мне хотят польстить и не соврать, мне говорят, – твоя внешность экзотична. Ненавижу, когда мне так говорят. Миара же упитанная, краснощекая, черноволосая, голубоглазая, вся пышет жизнерадостностью и здоровьем, типичная будущая счастливая мать обширного семейства. Но насколько все говорят, лорды больше предпочитают изящных и возвышенных тонких дамочек. Мы вряд ли подойдем. Но тетка Розамунда скорее всего надеялась, что на нас клюнет кто-нибудь и из кавалеров, собравшихся там. Ведь не одних дам приглашают, представляю, что было бы, если нет. Один этот единственный лорд и сотня девиц, пожирающих его голодными глазами. И человек с крепкими нервами бы не пережил.

Первый бал из череды был назначен на субботний день, и наконец после долгих дней измывательств над волосами и одеждой, он наступил. Я ждала его не как редкий прекрасный праздник, а как миг избавления. Короткого избавления от парикмахеров и модисток, а уж там, на балу, все, что мне хотелось это забиться в какой-нибудь угол, набрать побольше напитков и сладостей и просидеть там до конца, впервые получив удовольствие от танцев. Ну да, знаю, не очень-то вежливо, но что поделать, уж такая я, и у моего отца слава богам достаточно денег, чтобы найти мне муженька в какой-нибудь другой провинции королевства, если никто не клюнет в этой.

Сенди провожала нас злым, волчьим взглядом из под сальных растрепанных пател. Она выглядела жалкой и разочарованной. Бал, конечно, единственное место, где можно найти принца своей мечты, а ее не берут. Вот тупица, в город бы выбралась, там поискала, так она только в окно смотрит, да мечтает. Какой принц ее с улицы то разглядит. Тетка конечно ее не взяла, а отцу на непонятно чью родственницу было плевать, он даже ее имени не помнил. А я бы с удовольствием поменялась с ней местами. Бал. Фу. Ничего хорошего я не предчувствовала и оказалась права. До дворца лорда было ехать часа три, и я успела отсидеть всю зад… прости матушка мою речь… ницу на жесткой скамье, в незапамятные времена на ней стерлась и лопнула обивка. Никто обычно никуда не выезжал, карета стояла без дела, и тетка Розамунда проглядела, не приказала слугам перетянуть. Судя по ее лицу, и как она все время ерзала, тетка уже в этом раскаивалась.

Белоснежный дворец с башенками и шпилями уютно строился под карнизом нависающей над ним скалы. Вокруг были обширные сады и леса. Чем ближе мы подъезжали, тем внушительнее и красивее он выглядел.

– Однажды одна из вас станет в нем хозяйкой, если вы будете вести себя, как я советовала. – прочувствованно сказала тетка Розамунда, не отрывая взгляда от громадины-замка. Она б и сама не отказалась стать хозяйкой, тетка была еще не стара, и я уверена, если новоиспеченный лорд предпочитает женщин старше себя, она с удовольствием бросит и папаню, и даже дочурку. Миара тоже смотрела заворожено, она тоже верила в прекрасного принца, а рядом с такими местами, эта вера оживает, как нигде. Я любовалась дворцом, изредка переводя взгляд на свои наконец подпиленные, наманикюренные ногти, и это зрелище казалось мне гораздо более удивительным.

Огромная подъездная аллея перед замком была вся забита каретами, и мы едва встали в медленную очередь. Кареты одна за другой останавливались перед белоснежными ступенями дворца, дамы и господа вылезали, а кучер отвозил карету куда-то дальше по аллее. Из дверей и окно доносилась музыка. Я занервничала. Когда я нервничаю, не происходит ничего хорошего. И чем больше пытаюсь успокоиться, тем хуже.

Все девицы казались настолько красивыми, что мне хотелось пойти и повеситься. Миара, перетянутая корсетом до синевы лица, попыталась еще больше втянуть живот и щеки, и мне почему-то стало ее невероятно жалко, ведь по-своему она очень красива, а чувствует себя наоборот.