Когда камни меняют цвет
Шрифт:
– Да, так и стоит поступить, – кивнул сам себе Дин-Таль.
Он взялся за бумаги и постарался сосредоточиться на деле, но образ хрупкой женщины, смотревшей вдаль со стены Тангорской крепости, не отпускал. Тиен представил, как она поднимается на стену между зубцами, полная решимости закончить свои страдания, и в душе зашевелилась жалость. А потом ему вспомнилась пощечина и кровь на женских губах.
– Вот тварь! – кулак с силой опустился на стол.
Так ударить можно было лишь со злобой. Это не было пощечиной, призванной успокоить. Смотритель бил сильно, не стремясь сдержать гнев. Да уж, тут точно нет места равнодушию. Он был взбешен. И что сделал после? Они ведь потом остались наедине. Тиен ощутил досаду на себя за то, что так быстро ушел в отведенную ему комнату. Нужно было дождаться Шамиса и еще раз поговорить с ним. Хотя бы просто проследить, сколько времени у него ушло на водворение лейры в темницу.
Дин-Таль откинулся на спинку стула, накрыл лицо ладонями и ожесточенно потер его, осознавая, что не может отключиться от происходящего в крепости. Новая попытка сосредоточиться на проверке ничего не дала – через минуту советник опять думал об Ирэйн и ее мучителе. Тиен откинул документ и поднялся из-за стола.
– Пожалуй, стоит прогуляться, – решил он вслух. – Может, свежий воздух прочистит голову. – И советник покинул кабинет, а после и управу…
Скрежет отодвигаемого засова разбудил лейру. Она открыла опухшие от слез глаза и посмотрела в сторону двери. Холод, отступивший незадолго до рассвета, вновь накинулся на узницу. Зубы женщины выбили дробь, и она натянула старое грубое одеяло до носа. Жаровни больше не было, как не было теплого одеяла, мягкой подушки. Впрочем, исчезла и лежанка. Вместо нее на полу теперь лежал соломенный тюфяк. Зато остался теплый плащ, и в него Ирэйн все-таки закуталась – гордость проиграла холоду.
– Доброго утра, лейра Дорин, – произнес страж.
Узница закрыла глаза и облегченно выдохнула – смотритель не пришел. Вчера, притащив лейру в ее темницу, риор Дин-Шамис оставил ее почти сразу, лишь одарив пристальным взглядом. Желваки его ожесточенно двигались на скулах, выдавая ярость мужчины, но он так больше ничего и не сказал, просто втолкнул ее в открытую дверь, после запер и ушел. Но через четверть часа явились стражи и забрали всё: и то, что дал узнице смотритель, и то, что велела выдать кузине лиори. О том, что лейра голодала целый день, кажется, даже не вспомнили, потому что она не получила даже куска черствого хлеба.
На эти лишения Ирэйн ответила равнодушием. Она свернулась в клубок под колючим одеялом, которое бросили на тюфяк, закрыла глаза и так пролежала около часа. Слезы беспрестанно катились из глаз, и вскоре от них начало щипать кожу. Узница не обратила внимания и на это. Она старалась вообще ни о чем не думать, чтобы дать себе хоть какое-то отдохновение, но мысли всё равно прорывались сквозь вязкий заслон безразличия. И как бы женщина ни сопротивлялась им, но через какое-то время рваные клочья размышлений собрались воедино. Перед внутренним взором Ирэйн появился мужчина, подарившей ей не одну грезу, но не давший и малой толики надежды на их воплощение…
– Тиен, – прошептала она, но еще сильней сожмурила глаза и мотнула головой.
Нельзя! Лейра Дорин уже шла этой дорогой и знает, что на ней нет жизни, одни лишь камни и пыль лживых грез. Она слишком долго забивалась в глаза, мешая увидеть действительность. Теперь Ирэйн прозрела и точно знала, что в ее жизни нет места риору Дин-Талю. Она всегда была для него лишь сгустком воздуха, через который он смотрел, не замечая ни влюбленного взгляда, ни восхищения, ни затаенной надежды. Теперь же и вовсе превратилась в призрак…
– Ирэйн, что вы скажите? – прошептала женщина, вспоминая их последнюю встречу.
Не отмахнулся, не удовлетворился ответом Шамиса. Он хотел услышать ее, ненавистную изменницу…
– Зачем? Ему ведь безразлична моя участь. Ему всегда была безразлична моя участь. Я ему безразлична, – закончила узница и плотину равнодушия прорвало.
Женщина перевернулась на живот, уткнулась лицом в сложенные руки и разрыдалась. Совсем по-детски, со всхлипами и подвыванием. Ей было жалко себя, невозможно жалко. И обидно, что смогла привлечь внимание любимого мужчины лишь своим несчастьем. А еще горько, что из всех мужчин, которые увлекались ею по зову сердца или по чужому наущению, не оказалось одного-единственного, которого так хотелось увидеть рядом. И было невозможно стыдно перед Лоттом за эти слезы и мысли.
– Прости меня, – надрывно всхлипывая, произнесла лейра. – Я опять изменяю тебе. Прости меня, Лотт. – Со злостью ударила кулаком по тюфяку и сварливо проворчала: – Проклятые мысли… Прочь!
Но мысли не исчезли, и она вновь и вновь вспоминала взгляд советника, направленный на нее. В нем было участие, оно точно было, ей не показалось. «Вы сейчас лжете. Зачем?».
– Затем, что у меня осталась гордость, риор Дин-Таль, и я не буду жаловаться вам, – прошептала женщина. – Да и что вы сможете сделать? Даже если расскажите лиори, когда вернетесь в Борг, что станется со мной за это время? Нет, риор советник, в моих жалобах нет смысла. Лучше уж считайте, что я сама во всем виновата, чем вы ощутите ответственность за мою судьбу, а после вину, что не сумели мне помочь. А впрочем… вам будет не в чем винить себя. Всего лишь кара настигла преступницу, как вы того хотели.
Она промучилась до рассвета. Тряслась от холода и вела свой диалог с призраками. Это было столь привычным, что даже не казалось неправильным. И лишь под утро, когда пальцы заледенели и не гнулись, когда ноги отказывались держать ее, охваченные крупной дрожью, Ирэйн перестала отворачиваться от плаща смотрителя. Накинула его, после замоталась в одеяло и, наконец, немного согревшись, провалилась в тяжелый сон.
И проснулась, спустя три часа, от грохота отодвигаемого засова.
– Идемте, лейра Дорина, – сказал страж, глядя на дрожащую женщину.
– Н-не х-хоч-чу г-гул… гулят-ть, – отбивая зубами дробь, ответила Ирэйн.
– Идемте, – повторил страж гораздо тверже.
– Б-бог-ги, – выдохнула узница и попыталась подняться с тюфяка.
Вышло это не с первого раза, ноги не слушались. Слабость была неимоверной. Ее колотил озноб, першило в горле, и глаза самой лейре казались забитыми пылью. Страж всё это время стоял у дверей и ждал. Он не спешил помочь, но на это Ирэйн не обиделась. В конце концов, его заботой было следить, чтобы узники не совершили новых преступлений, но не нянчиться с ними.
Наконец, женщина утвердилась в вертикальном положении и, покачиваясь, побрела к двери. Страж пропустил узницу вперед. Они спустились в замковый двор, и на выходе, когда в лицо ударили брызги дождя, воину все-таки пришлось придержать пошатнувшуюся лейру.
– Туда, – указал страж.
Они не пошли на стену. Ирэйн стало совсем нехорошо. Она уже не обращала внимания, куда ее ведут, лишь мечтала, чтобы бесконечная дорога, наконец, закончилась. Узница и надзиратель вошли в очередные двери, снова ступили на лестницу, и женщина привалилась плечом к стене: