Когда меня ты позовешь
Шрифт:
И, почувствовав на талии его сильные руки, Кристина не сдержалась, застонала, подалась назад, как будто бы рухнув в его объятия. И Чернышев, словно поняв, что сейчас ничего не нужно говорить, схватил ее на руки и отнес в машину. Не на переднее сиденье, как до этого. В салон. На большое сиденье, больше напоминающее диван. Не усадил. Уложил. Бережно, ласково, трепетно, как когда-то давно, когда нес ее, едва не утонувшую, в скромную комнатку базы отдыха "Волна". И ни к селу, ни к городу Кристина вдруг сказала, как тогда:
— Я хотела тебя встретить…
И Валерка понял, о чем она. Понял, потому что и сам ответил, как тогда:
— Дурочка, какая же ты у
Вымазанный в глине многострадальный плащ оказался на полу. Ах, как жаль, что она сегодня была в джинсах! Ведь насколько легче и, наверное, приятнее было бы Валере, если бы она была в юбке. Но и с джинсами он справился очень быстро. Правда, снять их до конца не удалось — слишком уж долго было бы по всем правилам снимать сначала сапоги, потом джинсы, и только уж после этого… Времени не было на все эти правила и формальности. А может, время и было — кто их, в сущности, торопил? Кроме них самих? Они сами не могли больше ждать. И плевать было на все условности. Пусть некрасиво, пусть не особо романтично. О какой вообще романтике можно говорить, когда горячее Валеркино тело огромной битой впилось в практически еще неподготовленное лоно? К черту романтику! К черту правила и формальности! Валерка, милый, родной, любимый! До чего же ты хорош! Кристина ведь уже даже почти забыла. Помнила только вот это всепоглощающее "мы", в которое не замедлила окунуться еще там, в подъезде. И если бы могла сейчас думать или мечтать, хоть самую капельку отъединиться от Чернышева, то мечтала бы непременно об одном — чтобы никогда не разъединяться даже на миг, даже частично! Только полное единение, только в унисон — взад, вперед, взад, вперед. Душами, телами, помыслами… Вместе. Вдогонку или навстречу. Глубже, дальше. Горячее. Хорошо, Валерка, как же хорошо! Любимый, единственный, только не останавливайся…
Но он, к немыслимому разочарованию Кристины, остановился. Та аж вздохнула. Или застонала? Зачем, почему? Что она опять сделала не так? Почему так быстро? Уже всё? Он одумался? Он вспомнил о жене?!
Но нет, Валера вспомнил о том, какая у Кристины восхитительна грудь, и понял, что напрасно так поспешил. Оставаясь в ней, сменив глубокое проникновение на едва заметные движения, приподнял легкий Кристинин свитерок, отодвинул наверх, к самой шее, бюстгальтер. С жадностью припал к груди. И только потом вспомнил о ее губах. Всё наоборот, словно при обратной перемотке фильма. Валерка целовал жадно, так жадно, как никогда раньше. Он стал совсем другой. Или Кристина просто его основательно подзабыла? Не хотела, или просто не могла оценивать его действия и свои ощущения. Просто всё дальше проваливалась в излюбленное свое состояние, в бесконечность, необъятность "мы". Тем более что Валера, не прекращая глубокого страстного поцелуя, кажется вспомнил, что нужно делать еще что-то. И вновь все глубже и глубже. Только ахать у Кристины уже не получалось. С закрытыми поцелуем ртом получалось только сладострастно постанывать от его настойчивых глубоких погружений. Вот только очень мешали джинсы…
… Валера сам же их, те джинсы, и натянул обратно на Кристину. О чем говорил этот жест? О заботливости? Или о том, что он жалеет о поспешности своих действий? Как бы то ни было, а Кристина не стала дожидаться, пока он таким же образом вернет на место бюстгальтер и свитер. Нет, она сама…
И снова дождь монотонно барабанил по крыше. Но молчание было уже не напряженным, а неловким. Оба чувствовали, что поспешили, что необдуманно бросились в бездну чувств. Даже если это и было замечательно, но правильным это назвать ни у кого язык бы ни повернулся.
Кристина
— Боже, какой ужас! Как свинья! У нас Любаша провалилась в ров, мы никак ее не могли оттуда выловить…
— Ты его очень любишь? — прервал ее сентенции Чернышев.
— Кого? — от неожиданности переспросила она.
— Мужа, — криво усмехнулся Чернышев. — Ты бы могла от него уйти?
Уйти? Сердечко заколотилось. Уйти?! Это намек? Или конкретное предложение? Или просто так, опять решил самоутвердиться? Потешить самолюбие?
Кристина не знала, что ответить. То ли сказать, что уже давно ушла, то ли спросить, зачем, с какой целью она должна уходить от мужа? Хотелось прижаться к нему и сказать, что ей никто не нужен, кроме него, что никакой муж не сможет его заменить, как бы ни пытался. Ведь какой бы высокой сексуальной техникой ни обладал Бессмертный, а ему в буквальном смысле ни единого разочка не удалось отправить Кристину в замечательное "мы". Ах, как хотелось наговорить ему кучу комплиментов! Но язык почему-то не поворачивался, Кристина только лихорадочно пыталась сообразить, что же всё-таки ответить…
— Знаешь, — продолжил Чернышев. — Мне было так обидно, когда ты… Собственно, мне и сейчас обидно. Но я никогда не буду тебя за это упрекать. Видимо, у тебя были веские на то основания. Я сам во всем виноват. Я должен был забрать тебя с собой. Должен был настоять на том, чтобы ты поехала со мной. Даже если бы ты там никуда не поступила, мы все равно должны были быть вместе. И то, что мне просто некуда было тебя забрать — не в общагу же, верно? — это не оправдание. В конце концов, я же мужик, я обязан был позаботиться о крыше над головой. Я должен был забрать тебя. Поэтому всю вину я беру на себя. И как бы мне ни было обидно — но я сам во всем виноват и получил по заслугам. И поэтому я тебя клянусь — ты никогда не услышишь от меня ни единого упрека…
Кристина слушала и ничего не понимала. То, что он должен был забрать ее в Москву, грело слух и сердце, но все равно оставалось непонятным. А самое странное — вот это обещание. Что он никогда не будет ее упрекать.
— За что? — искренне изумилась она. — За что ты можешь меня упрекать?!
Чернышев усмехнулся:
— Ты права! Хорошенькая клятва! Клянусь, тем самым напоминая и вроде как упрекая. Всё, всё, проехали. Больше никогда ни слова на эту тему.
— Нет, — воспротивилась Кристина. — Я хочу, чтобы ты ответил. О какой обиде речь? И о каких упреках? Что такого я сделала, что ты мог бы меня упрекать?
Чернышев отвернулся к окну. Кристина не узнавала его. Он всю жизнь был чрезмерно гордым и самоуверенным, а теперь в его голосе чувствовалась и боль и одновременно унижение. Странно, это ведь так на него непохоже. Непохоже уже то, что он, хоть и виноват кругом, но пришел к ней. Сам. Или нет, конечно, с Наташкиной подачи. А теперь как будто пытается простить ее за что-то. Видно, что ему очень больно, и он упрямо не желает говорить, чтобы вновь не поссориться. Но о каких упреках речь?! Ведь это Кристине в самую пору упрекать его!
— За что ты меня упрекаешь? — еще раз спросила Кристина. — Объясни пожалуйста.
— Не надо, — упрямо твердил Чернышев. — Я не хочу опять потерять тебя.
Уже одно это утверждение значило для Кристины неизмеримо много. Да что там много?! Это было самое главное! И все-таки?..
— Нет надо, — настаивала она. — У меня такое впечатление, что ты обижен на меня. Объясни, пожалуйста.
Чернышев вспыхнул:
— А ты полагаешь, я должен был обрадоваться твоему замужеству? Порадоваться за тебя, любимую?