Когда море отступает
Шрифт:
Абель приближается к немцам, держа карабин наперевес. Не очень-то удобно обыскивать! Он делает Жаку знак. Жак — автомат через плечо — обыскивает их карманы, ощупывает бедра. Форма у них чиненая, изношенная до того, что сквозь нее просвечивает худое тело. Старший наполовину облысел, ему лет сорок, не меньше. Очки в стальной оправе делают его похожим на чиновника. На животе у него косо повязана наполовину черная, наполовину красная лента, на эполетах — серебряный галун. Он повторяет одно слово, каждый раз с особой интонацией:
— Komrads! Komrads!
Не считая раненого, все они ростом меньше канадцев, и, кроме лысого, у
Такие лица, как у этих врагов, мелькают во всех канадских поездах — вот что приводит в изумление новобранцев. Абель чешет затылок. Он говорит немцам несколько слов. Те хором отвечают по-немецки. Один из них с облегчением восклицает:
— Hitler kaputt! [17]
17
Гитлеру капут! (нем.).
Так рушатся кумиры. Раненый, величественный, точно аист, стоит на одной ноге. Кровь растеклась у него по штанине. Абель свистит в два пальца. Молодой врач оборачивается. Абель показывает на немца. Врач дает разрешение. Немец направляется к медицинскому пункту. Одним меньше. Остается четверо! Абель дает пленным знак лечь на землю и тут же валится сам, наткнувшись на убитого юношу. Он было позабыл о нем. Цвет лица все такой же розовый. Губа все такая же надутая. И муха. Но теперь уже мертвый юноша не так для него важен. Он отошел в прошлое.
Абеля охватывает беспокойство. А что если в блиндаже еще кто-нибудь остался? Надо пойти посмотреть. А как же с этими?
— Постереги их, — говорит он Жаку.
В том, как Жак держит автомат, и в тяжелом его подбородке — угроза. Абель скрывается в блиндаже.
Жак переминается. Он не спускает глаз с пленных. Что это еще Абель запропастился? Вот и стой тут один с бошами, вырвавшимися из времени войны в замедленное время плена… Двадцать шагов до блиндажа — и обратно. Потом опять.
— Абель! — кричит Жак.
Ответа нет. Ну, а если боши побегут? И пусть бегут! Да, но им может попасться оружие. Стрелять им в спину!
— Абель! Абель!
Появляется мертвенно-бледный Абель.
— Поди посмотри, — говорит он.
Жак входит в блиндаж. В первом помещении никого. Задыхаясь от вони тухлыми яйцами, он проходит в смежное помещение. Здесь он насчитывает шесть человек. Некоторые стоят. Он не сразу догадывается, что это за, часовые, до странности неподвижные. Крови почти не заметно. Видна струйка, вытекшая из уха у ближайшего к Жаку, присевшего на ящике у пулемета. Если снизу заглянуть в глаза одному из них, тому, что прислонился к стене, кажется, будто они держатся в орбитах на глазных нервах.
Жак выбегает наружу и спешит выдохнуть из легких воздух блиндажа… Что такое? Абель разговаривает с каким-то офицером. Офицер слушает, с сухим стуком похлопывая себя стеком по ляжке. Жак подходит…
— А я вас просил брать их в плен? — говорит офицер.
— Но…
— Вы, верно, из отставших! Молчать! Ждите своего командира! Какая чепуха! Должен же быть дежурный офицер! Вот бестолочь! Просто непостижимо! Сими не знают, кого высаживают, где высаживают!
Он удаляется, не оборачиваясь, по-прежнему похлопывая себя стеком.
Подкрепление
Абель присел на склон дюны, каску сдвинул на затылок — голове стало прохладней. В Ламанше прилив, по всей линии берега — белая грива. Мало-помалу вода в Ламанше становится зеленой, подергивается огненно-золотыми искрами, затем все темнеет и темнеет, а вдали она как синие чернила. От голода у Абеля подводит кишки. Он переводит угрюмый взгляд на нелепые фигуры немцев, а Жак между тем коротким штыком Абеля открывает коробку мясных консервов, потом, заметив озабоченное выражение на лице младшего товарища, прекращает свое занятие и заливается веселым смехом.
II
Абель бросил вызов матроне, Матери, Диане. Теперь он был свободен. Он чувствовал себя легко среди этой природы, где свет как бы исходил от жемчужины… Так же, как когда он шел к Мамочке во второй раз, — ну да, разумеется, не в первый, потому что в первый… Мамочка, обворожительная Майя, англо-саксонская заместительница французских маркитанток, Мадлон из песенок, матрона, идущая рука в руке с женщиной-вамп военного времени, Марго Исступленная, Марго Безумная, помогающая людям умирать, то Матушка Кураж, то Матушка Макрель. В сущности говоря, Мамочка — о Мамочка девятнадцатилетнего парня, каким я был тогда, где ты? — в сущности говоря, Мамочка работала, как диорама у Ворот Войны! Четырехтактный двигатель! Насос! Если б можно было хронометрировать подобный род деятельности, то еще не известно, чья пропускная способность оказалась бы выше — у Мамочки или у Постоянной выставки! Абель живо представил себе роскошный кашемировый халат этой дородной женщины, ее успокоительные движения, рот, широкий, как у Джоан Кроуфорд, а главное — потрясающие груди, тяжелые, высокие, полные, с твердыми сосками, с твердыми кончиками, груди, способные выдержать любое нашествие!
В тот памятный вечер с Мамочкой, как в тот вечер, когда сдались немцы из блиндажа, в жизни Абеля произошел крутой перелом. Иные поступки, хотя бы и важные, ни к чему не обязывают человека; другое меняют его бесповоротно.
Пройдя Курселль, Абель весело шагал по направлению к Вервилль-сюр-Мер, к его устричным садкам, семейным номерам, разводному мосту и занесенным илом обломкам барж. Там, где когда-то тянулись голые смертоносные дюны, виднелся кокетливый городок, где развлекающиеся парочки, наверно, глотают летних, молочного цвета устриц и запивают мускатным вином. «У меня сейчас такое же чувство, как в девятьсот пятидесятом, когда я вместе с дядей Эли вернулся к берегам бухты Хо-хо! Тогда еще у дяди Эли нога была цела. А Мамочка Жоликер была так ласкова! Озеро было по-прежнему большое, но зато каким маленьким стало село!»