Когда море отступает
Шрифт:
Три чайки пролетели над ним. Одна держала в своем лопаткообразном клюве рыбу, другие с криком гнались за нею.
Шестнадцать лет прошло после тех чаек! А хорош был «Жа-ак» — мокрый, как мышь. Вот и сушись у проклятых козел, которые тут наставили эти прохвосты немцы! Посмотрел бы ты тогда на себя, старик! А все-таки Жак спасся, конечно, только благодаря тому, что хорошо плавал. Какой дивный вид открылся бы перед ними, если бы они могли тогда перевернуться на спину, вот как Абель сейчас, и всласть налюбоваться небом и его снаряжением: тросами, заградительными сетками, ослепительными алюминиевыми шарами, похожими на елочные украшения, всей этой паутиной, протянутой над Нормандией, над немцами, ну и над нами, понятно! Сейчас в небе ничего уже не видно… Нет, видно! Самолет! Старая рухлядь. Прошло шестнадцать лет! А я так и не женился. «Он так и не женился». Кто это «он»? Кто это «я»? Абель не женился. Абель Леклерк. Рядовой Леклерк. «Ведь это же надо! Почему же ты не женат?» Да, я не женат. И оттого у меня нет шестнадцатилетнего мальчугана Абеля, который пришел бы и сказал:
Лицедейство и тлен… Я не прижил ребенка ни с квебекской Симоной, ни с кем-либо еще, и это хорошо, потому что он пожелал бы сражаться с варварами! Надо послать Симоне открытку. Непременно! Ей начхать, что я на ней не женюсь, что я не прижил с ней ребенка, что я от нее уехал, но если я не пошлю ей открытки, она взбесится! Я тебе пошлю хорошенькую открыточку с приветом из Арроманша: на ней будет изображен Музей высадки, а на переднем плане — танк «Вими». Лицедейство. Лицедейство и тлен!
Ближе к волевым центрам что-то уже, однако, обозначалось — движение за то, чтобы он вновь отправился на поиски. Но пока еще это были всего лишь стремление, нетерпение, неопределенный тропизм. Храбрый самолетик расписался в небе. Абель, в его положении, едва не вывихнул шею, читая надпись. Но как можно оставаться равнодушным, когда на небе пишутся такие важные слова? «Мир»… Или «Справедливость»… Или «Любовь»?
«Тебе здесь хорошо, но что ты здесь делаешь?» Вопрос поставлен ребром. Служащие зашевелились в своих белых конторах. Захлопали дверями, стали поднимать занавески. Все закопошилось, словно в разбуженном министерстве!
Облака приостановили свое шествие довольно низко над горизонтом и образовали нечто ироде дворца с расположенными одна над другой террасами, и по этим террасам дефилировали перед Воротами Войны грозовые войска. Фанфары гремели совсем как в «Аиде». «Это еще не все, надо не упустить рыбку! В этом вся штука!» Он приподнялся на локте. В тот же миг все изменилось. Теперь он был уже не вне мира, не над ним, не в подвешенном состоянии. Он был внутри. Одно небольшое усилие — и ты уже вернулся в мир.
На ногу ему прыгнула блоха и запуталась в шерсти. Он взял ее двумя пальцами, как когда-то. Но сейчас у него было такое выражение лица, словно он видел блоху впервые. Насекомое походило на крохотную свинку с клешнями, как у краба. И оно шевелило клешнями! Комок холодного ужаса. Наконец выяснился ответ, добросовестно составленный в конторах, ответ неполный, но в общем на первое время им удовольствоваться можно: «Я здесь, потому что не в состоянии поступить иначе».
Он отбросил блоху. Главная разведывательная, запарившись, продолжала слать телеграммы по инстанциям: «Опасность, опасность, опасность…»
«Так вот в чем все дело, — вдруг осенило его. — Вот в чем. Я забыл. А я здесь был? Я ничего не узнаю. Я нахожусь здесь, а между тем я не уверен, здесь ли все происходило». Или это я превратился в кого-то другого? А кто это «я»? Что вы хотите сказать? Объяснитесь. «Я» — это целая армия со множеством мельчайших служб, дублирующих одна другую, взаимосвязанных, борющихся за влияние, одна с другой сталкивающихся, это целый душевный город, это целая Канада. Я? Ты? Он? Так кто же? Кто-то? Кто-то сказал, что клеточки в организме обновляются каждые семь лет. Обновляется буквально каждая клеточка. Как в Канаде. За сто лет в Канаде обновились все живые клеточки! А Канада остается Канадой! Жизнь состоит из клеточек. Так вот, со времен высадки я уже несколько раз менялся весь! Лицедей! На меня нашла забывчивость. А Валерия ненавидит меня за то, что я все перезабыл. Она притянет меня к ответу. За сговор с забвением. Но, будь ты проклят, уберите с укрепленного побережья все оборонительные сооружения: брусья, козлы, рельсы, мины замедленного действия, проволочные заграждения, — что же тогда останется, как вы думаете? Вода и дюны!
В задачу самолета не входило бросать призывы; нанятый парижской газетой, он оповещал об открытии пляжных соревнований.
Забвение — это смерть. На будущий год в Мэлберри II не досчитаются еще одного бетонного гроба, источенного, сожранного и переваренного водорослями и морскими червями. А земляные черви выбелят скелеты, превратят в корпию последние лохмотья, по которым еще можно было бы опознать мертвеца, превратят в труху badges [13] , эполеты и слова: Aere Perennius. «Прочнее, долговечнее меди!» Как же, держи карман! Чудесный парень Жак сейчас почти уже весь разложился в затопленной долине, около церкви, уступами спускающейся к кладбищу с обвалившейся оградой; Жак задыхается под тридцатисантиметровым слоем ила, на поверхности еще вздуваются отвратительные пузыри, а в это время Бенжамен подгоняет: «Вперед! Вперед! Никому не оказывать помощи! Леклерк! Вперед!» Когда колонна въехала в долину, Главная разведывательная предупредила меня: «Это Долина Смерти». Жак сказал, что он узнает колокольню, хотя никогда раньше ее не видел. Я тогда еще не знал, что такое Главная разведывательная, но она хорошо делала свое дело: «Внимание. Опасная зона. Опасность, опасность, опасность…» Смертельная, зловонная, мерзкая… Довременная хлябь. Утроба смерти. А потом — забвение, волна за волной. И мы — его соучастники. Добровольные. Успокоившиеся. Ответственные за забвение. И в Канаде тоже забвение. Над Жаком пелена забвения на время приподнята благодаря упорству Валерии. По правде сказать, Жак меня тяготит.
13
Кокарды (англ.).
Да.
Мне стыдно. Так вот она, дружба?
«Шерман» скрежещет всей своей железной махиной. Белая звезда на нем пожелтела, как яичная скорлупа. Под разорванной гусеницей еще можно прочитать: номер X 1722 4/Б, и название «Сагене».
«Сагене»… Королевство Сагене, королевство лесоруба дяди Жоликера… Мама Жоликер, Мамочка, Мамочка, самая спелая слива — Абелю… Да, да, я всегда называл тебя Мамочкой, милая моя тетенька, Мамочка…
От танка пышет жаром, как из печи. Пляж круто спускается в царство сухого песка. Это земля обетованная. Кучка лишаев, гвоздика, даже консервная банка представляется столь же надежным укрытием, как церковь, как крепость, как лес, как силосная яма. Впереди в районе обстрела виднеется что-то непонятное. Должно быть, это бедро, голень и ступня голой, розовой куклы. Абель лежит ничком, его ногам холодно от ластящейся к ним воды, плечам и щеке жарко от танка, его тело, прижимающееся к мокрой земле, переполняет ощущение молодой, гордой и ненужной силы. Под рукой у него оказалась меловая створка раковины, очищенная от перламутра. Он схватывает ее и целится в голень. Попал! Нога подпрыгивает так, словно она танцует канкан, затем опускается, на мгновение приоткрыв поперечный разрез в той части бедра, которая соединяется с тазом, и резинку на том месте, где должна была бы быть кость. Ну конечно, кукла!
Землю разверзает взрыв, и она долго еще дрожит, а на каски с сухим стуком низвергается песочный дождь вместе с градом гальки. Абель, опутанный водорослями, уткнувшись носом в песок, прислушивается. Жак трогает его за плечо. Ничего, старик! В тридцати шагах от них, окутанный дымом, свирепствует кажущийся ненастоящим танк-бульдозер — этот огромный навозный жук на службе у Марса: он валит проволочные заграждения, толкает перед собой уже рухнувшие, уже распавшиеся препятствия, ведет упорные бои с рядом брусьев. Чудище содрогается от треска пулеметов. За танком то скрываются, то вновь поднимаются тени. Это саперы атакуют оборонительные сооружения и на чем свет стоит ругают пехоту, потому что она только путается у них под ногами. Абель задает себе вопрос, надо ли двигаться дальше. Но приказа нет. В их отряде было двенадцать человек. Птижан предупредил: «Ждите на пляже. Не шевелитесь. Ждите меня». Но Птижана нет, и вообще нет никого из их отряда. Испарились. Совсем близко от Абеля поднимаются дымки — это горит низкий кустарник. Прилип, предвозвещаемый удручающим обилием блох, настигает дымки. Зажатые огнем автоматов между рядами проволочных заграждений, теснимые океаном, задыхаясь в желтом дыму горящего кустарника, Жак и Абель ждут.
Абель выкапывает раковину, из нее бесстыдно вылезает задняя часть. Моллюск сопротивляется ножу, но вот створки раздвигаются, оттуда сочится пахнущая йодом жидкость. Абель глотает. Во рту свежий вкус моря. Он протягивает раковину Жаку — тот брезгливо фыркает. И вдруг — взрывы, крики, свистки!
— Go on! Go on!.. [14]
Подле них валятся наземь солдаты. Сколько их набежало с разных сторон! Они спешат укрыться за трещащим танком. Абель читает на погонах: 17th Duke of York’s Royal Canadian Hussars. [15]
14
Вперед! Вперед!.. (англ.).
15
17-й королевский канадский гусарский полк герцога Йоркского (англ.).
Э, да это английские канадцы! За коим чертом они здесь? Знай, любуйся на этих всадников без колесниц и без коней. Треугольный щит на badges — ярко-желтый. На черном поле выделяются серебряные буквы. Кроме того, корона и девиз:
Позор тому, кто дурно об этом подумает.
Один из гусаров достает сандвич и жует, бычина! Их с Жаком Робинзонов берег уже кишмя-кишит людьми.
В пятнадцати метрах от них какой-то человек поворачивается залитым кровью лицом. Что-то висит у него на щеке, шерстяное, красное, похожее на берет. Барабанным перепонкам больно. Взрывается команда. Абель и Жак движутся рывками: проползли метров десять и залегли как раз под надписью, под черными буквами по белому полю, под черепом и скрещенными костями, нарисованными по трафарету: ACHTUNG. MINEN. [16]
16
Осторожно. Мины. (нем.).