Когда море отступает
Шрифт:
Линия огня, всего несколько минут назад разрушавшего побережье, переместилась. Суда подходят ближе к берегу. На баржу обрушиваются фонтаны брызг. Плавающий танк, доставленный сюда транспортным судном, это сказочное чудовище в нелепой резиновой юбке, неуклюже скользит по слизистой воде; в башне виден голый до пояса человек.
— Дональд Дак, — говорит один из англичан в таком восторге, точно он сидит в кино.
Покряхтывая на волнах, танк ползет, словно краб. Он в самом деле похож на Дональда, утенка Де-Де! Внезапно взрывается огненный апельсин, и непрочный бурдюк лопается. Башня пикирует на нос. Человек уже в воде. Другой, скорчившись, вылезает из узкого отверстия. Показался третий — видны только голова и плечи, — он делает отчаянные усилия. Корчась в отвратительных судорогах, танк идет ко дну. К барже медленно приближается масляное пятно. У Абеля текут
Абель и Жак дружили в Англии, дружили и беззлобно соперничали: во-первых, в любви, и тут торжествовал Жак, а во-вторых, в спорте, и тут победителем был Абель. Потом их разделила Дженнифер. Их разделила трубка, которую эта дрянь подарила Жаку. Абель поглаживает свою трубку, которая лежит у него в кармане, но показать ее не решается. Сейчас, в это мутное раннее утро, дружба между ними восстанавливается, несмотря на трубку и на юную буфетчицу, благодаря огненному апельсину, благодаря масляному пятну на воде, благодаря танку, пошедшему ко дну.
Плывут низкие облака, утыканные кричащими чайками. Канадцы приветствуют снаряды свирепой бранью. Баржа, истерзанная этой чертовой боковой качкой, конца которой не предвидится, дает крен. Как это ни странно, с рассветом видимость еще уменьшается от взрывов, дымов и водяных брызг. Солнце выпрыгивает огромным красным, окутанным ватой шаром — солнце госпиталей. Канадцы перешептываются, охваченные тем волнением, какое испытывали при виде солнца первобытные люди.
Вадбонкер бормочет что-то непонятное:
— На солнце-то оно, на солнце…
Морская артиллерия замолкла. Над заплеванным морем нормандская земля всплывает тоненькой ленточкой, вырисовывающейся на фоне неба, по которому бегут с запада облака, всплывают низенькие домики, сочащиеся страхом, изувеченные деревья и остроконечная колокольня, голубеющая в розовых отсветах молодого солнца.
— Как в западне, — опять бормочет Вадбонкер; должно быть, он долго думал, прежде чем изречь эту мрачную истину.
Покашливание дизелей затихает, лебедки разматывают цепи, матросы галдят. Баржи поворачиваются и, выдерживая боковую качку, брасуют, дрейфуют, затем идут напрямик. Берег быстро движется им навстречу. Баржа с нестерпимым для слуха визгом скребет по дну. Матросы бросают сетку. Солдаты сшибаются, потом один от другого отрываются, потом снова, чертыхаясь, валятся друг на друга. В минуту затишья каждый из них тупо глядит на вещевой мешок того, кто впереди. Рупор хрипло, как на вокзале, отдает распоряжения. Абель — на расстоянии одного метра от зеленой воды. Тот, кто впереди него, уже в воде по самый пуп. Волна захлестывает его. Человек выплывает, вид у него растерянный. Новая волна подхватывает его и бросает вперед. Подводные взрывы, урча, плюются целыми снопами пены. Абеля раздражает неумолкающий стук — неравномерные удары молота по железу, дикий грохот слесарни. Раздираемый страхом перед морем и страхом перед пулями, Абель прыгает в маслянистое море. Бултыхаясь, он наталкивается на резиновую лодку, которую подталкивают англичане, бросает в лодку свой карабин с примкнутым к нему коротким штыком, отдувается, ищет глазами Жака во всем этом сером, о котором уже нельзя сказать, что это такое — жесть, цемент, воздух или вода.
— Жак!
Звать бессмысленно в этом содоме.
Абель, преодолев животный страх перед морем, оборачивается и, медленно передвигая форштевни-ноги, идет навстречу волне. Жак, должно быть, ухнул в яму — вон он: его тянет вниз, а он барахтается, с трудом удерживая автомат. Спасательный пояс у него соскользнул, и он, теряя равновесие, нелепо дрыгает ногами. Абель, держась на своем поясе, толстом, как Мэй Уэст, старается подплыть к нему как можно ближе. Волна отбрасывает Жака к барже, перевертывает его и наконец дает занять нормальное положение: ноги у него оказываются внизу. И вот он снова на поверхности, икает, плюется, ловит ртом воздух; ему удается избавиться от резиновых грудей.
— Вперед, вперед! — кричит Птижан. — Леклерк! Вперед! Что вы так жметесь друг к другу?
Абель ступает. Абель идет. На берегу волны разворачиваются свитками. Абель находит резиновую лодку и свое оружие. Страшный день… Лейтенант Птижан растягивается во весь рост. Он фыркает, плюет, яростно машет руками. Страшно. У Абеля стучит в висках, он валится наземь. Он вдруг понял все.
Зарыв подбородок в песок, уткнувшись в него носом, он в бешенстве схватывает маленькое светящееся ракообразное, земляную креветку, но креветка выскальзывает из его сжатых пальцев. Жадная эта тухлятина еще отвратительнее, чем пули! Совсем близко от Абеля торчит сломанный брус. Абель вытягивается, опираясь на локти, и ползет. Возле бруса плавают в канаве креветки. Огромные, ржавые, обмотанные колючей проволокой козлы заслоняют горизонт. Автоматы вступают в перестрелку с немецкими пулеметами. Абель стреляет между козел. Отдает в плечо. Он опять стреляет. Ни в кого. Просто, чтобы почувствовать, что ты жив. Вверху пологи из пуль. Впереди мины, рогатки, проволочные заграждения. Позади — с грохотом расстилающиеся свитки, море, не вернувшее Жака. Боже мой, где Жак? Липкий сверток пристает к его ноге. Пяткой другой ноги он отдирает его. Их здесь четверо, пятеро, шестеро, считая с Птижаном, укрывающихся за наклонными брусьями — остовом гигантского мола.
Отряд перегруппировывается. Кажется, будто берег стоит наклонно. Три сильные волны, одна за другой, пена достает до живота; после этого несколько минут Абель может чувствовать себя спокойно. Потом снова мягкий удар на высоте левого колена. Абель резким движением вытягивает ногу. На сей раз ледяная вода обдала Абеля. Он прижимается к брусу. Волны накатывают. Разбиваются. Мокрый сверток. Абель отталкивает его, оборачивается и видит утопленника — утопленник без каски, волосы у него ярко-рыжие, за плечами туго набитый блестящий мешок. В порыве ярости Абель отпихивает его ногой. Тело снова прибивает волною. На сей раз Абель не осмеливается дать ему пинка, оттого что мертвец лежит на спине и остекленелыми глазами глядит в небо. Уже много часов, уже много лет, как они оба здесь — и Абель и рыжий мертвец.
Вокруг них воздвигает стены грохот. «Тайфуны» плывут прямо на юг и бросают мины на три тысячи футов, но сюда они не долетают, Абелю и мертвецу их бояться нечего. Абель дополз до «Шермана». Из недр танка вырывается клокотание, как из кипящего чайника. Неожиданно около Абеля валится на землю Жак, растерзанный, с каской на затылке, до того мокрый, что его «хаки» стал светло-коричневым.
— Счастье, что я хороший пловец.
Он еле отдышался.
Смертоносная стукотня пулеметов не утихает, впереди — непроходимый лес оборонительных сооружений, сеть перекрещивающихся рельсов, а тут еще эта мерзость — твердокаменные блохи.
— Не хватает жизненного пространства! — рычит Жак. — Я начинаю понимать Гитлера!
Абель счастлив. Его товарищ Жак здесь. Его товарищ Жак шутит. Абель восхищается им так же, как восхищался дядей Жоликером, когда великан-лесоруб, прежде чем в последний раз хватить топором по буку, с которым он был одного роста, легонько отстранял Абеля тыльной стороной руки.
Вокруг них карабины, вещевые мешки, огромная резиновая камера, бутылки, бумаги, противогаз, ночной горшок, еще и еще бумаги, которые кружит взрывная волна. Немецкие снаряды все еще падают в воду, взметая радужные фонтанчики; еще немного, и это уже не фонтанчики, а зеркала, зеркала, зеркала, и они разбиваются на мелкие осколки, сверкая мириадами солнц. Абеля стало знобить.
— В следующий раз не забудь купальный костюм, — говорит ему этот чудесный парень.
VII
Лежа на спине, Абель наблюдал за тем, как небесные корабли лениво двигались на восток. Хорошо было бы погрузиться в эту теплую голубизну!.. Он уже один раз испытал это ощущение… Ио когда? Его прошлое было источено забвением. Он уже не слышал голоса Валерии. Она — животное водоплавающее. Она способна целый час пробыть в воде. Дремали измученные часовые. Спали связисты, почтари, мотоциклисты, телефонисты, полиция всех видов. Одна лишь Главная разведывательная служба продолжала функционировать, но — замедленным темпом… Абель любил это словосочетание — всему невыразимому и необычному, что таится в нем, придана прозрачная по видимости форма. Той настороженности, какая жила в нем, он не отделял от этого названия, взятого, разумеется, из какого-нибудь бульварного или уголовного романа. Это как стук сердца и дыхание… Дыхание… Постой! Его звали… Гранпьер… Да, да… Гранпьер! Смуглый, черноволосый, курчавый. По временам он бледнел. У него была странная болезнь, у этого Гранпьера! Он забывал дышать! Он тонул в воздухе! Его ласково трепали по щекам. Тогда у него это проходило. Где и когда все это было — Гранпьер, забывание дышать и желание утонуть в небе? Канцеляристка переспрашивала, зевая: «Кто? Гранпьер? Тот маленький смуглый человечек, который забывал дышать?»