Когда наша не попадала
Шрифт:
Ивашка был разочарован: остраки оказались грубыми осколками глиняного сосуда с криво нацарапанными буквами местной азбуки. Да и раздавал их какой-то неприятный тип с бегающими глазками. А сидевшие неподалеку толстые греки в подозрительно чистых пурпурных плащах, прихлебывающие вино из черно-красных чаш, вообще вызывали чувство отторжения. Гиви устроил скандал, требуя выдать ему чистую остраку. Он поминутно хватался за пояс, пытаясь найти кинжал, и возмущенно шипел сквозь зубы, вспоминая, что оставил оружие дома.
– Я свободный гражданин! Я сам могу нацарапать имя избранника! Незачем мне подсовывать уже заполненный черепок!!!
А
Первым очнулся до сих пор молчавший Рысь:
– О ком этот пиит распинается? Кто это варвары дикие? И чего ради весь этот народ собрался?
– Стратига избирают, который войско в бой поведёт, – ответил отдувающийся Гиви, всё-таки отвоевавший чистую пластинку и теперь ищущий, чем же её поцарапать.
– А с кем воевать будуте?
– С варварами какими-то, – равнодушно пожал плечами тратторщик, от напряжения при царапании высунувший кончик языка. – Их сейчас много развелось, кто разбогател, тот и варвар. Главное, успеть первым, пока тот тебя варваром не назвал.
– А сдаётся мне, что вещающий нас имел в виду, – негромко произнёс Молчун. И эти слова произвели ошеломляющее впечатление на всех. Даже не слова, а то, что всеобщее мнение озвучил самый неразговорчивый ватажник. Ивашка мало что знал о нём. Седой, с перебитым носом, кряжистый, как и все. Летом он был с ватагой Спеся, а зимой пропадал на дальних засеках, и дружинники князя его охотно брали с собой. Давным-давно он пришёл откуда-то с севера, да и остался жить. И, несмотря на мрачный вид, к нему всегда льнули дети и зверята.
– И? – вопросительно заломил бровь Спесь Федорович.
– Не буду я воевать, – так же негромко ответил Молчун. – Мы не у себя дома.
– Генацвале, – повернулся к горожанину Кудаглядов. – Надеюсь, вы не расстроитесь, если воевать не с кем будет?
– Я воевать не хочу, это стыдно, – хмуро ответил горячий южный человек, забросив свой черепок в урну. – Одно дело – врага рэзать, и совсем другое – вместе с толпой рваться бить такую же толпу. А потом ещё и доказывать побежденному, что он должен жить по-нашему, предварительно отдав нам всё, что у него есть. Скучно, да.
– Пойдёмте, друзья, – величественно повернулся Спесь Федорович, – Эй, а где наш сильный друг? Это не его ли там бьют толпою?
– Ему полезно, – равнодушно отреагировал Гиви. – Может быть, у него выбьют из головы все прекрасные мысли о торжестве демократии?
– Всё равно – не дело, – насупился Михайло. – Он с нами, а наших бить нельзя. А ну, разой-дис-с-сь…
Его охотно послушались. Некоторые, правда, улетали прочь, так и не поняв, что с ними случилось, но дорогу освобождали. Ивашка устремился вслед за ним, как и остальные. «Надо же видеть, чтобы потом описать», – так объяснял себе эту беготню летописец, но писать оказалось не о чём. Гераклид, до того только ворочавшийся под целой горой азартно верещащих противников, быстро поднялся с помощью друга, и драка закончилась за неимением оппонентов. Но наши герои благоразумно не стали дожидаться окончания выбора полководца. В связи с окончанием бурных дискуссий и миграцией населения к центру агоры, где уже заканчивались подсчеты, дорога освободилась, и грех был этим не воспользоваться.
На самом краю площади ватага миновала группу людей в скромных плащах из грубо отбеленной ткани. Все как один, они были в лавровых венках и сейчас весело переговаривались, передавая по кругу кувшин. Только в стороне пара насупленных типов упорно меряла что-то мелкое, время от времени споря яростным шепотом и кидая опасливые взгляды на веселящихся.
– Это пииты, – на ходу ответил Гиви, перехватив вопросительный взгляд волхва. – Написали речи выступающим, гонорарий обмывают. А те двое клёпку из бочки меряют, из той самой, что под оратором развалилась. Потом пиитов критиковать будут за то, что клёпка была не той системы. Главное – не вмешиваться в их творческие споры, а то народ дикий, за клёпку и убить могут. Заклёпочники, однако.
– Зря мы Эйрика не взяли, – мечтательно произнёс Геллер. – Он бы им спел вису.
– Не знаю, о ком вы говорите, – тратторщик оглянулся и ускорил шаг. – Только уверен, что это бесполезно. Эти заклепочники и самого Аполлона на смех бы подняли, если бы не знали, как тот на критику реагирует.
Ватага свернула на очередную узенькую дорожку между стенами домов, и никто не успел даже слова сказать, как из бойницы первого этажа высунулась рука и ловко стащила с головы атамана шапку. И, как точка в окончательном приговоре, прозвучал резкий стук закрываемой ставни. Не веря ещё всполошённым взглядам и пронзительному ощущению прохлады на макушке, Спесь Федорович поднял руку и зачем-то пощупал воздух над своей головой. Потом неуклюже повернулся и пошёл вперёд, но, стукнувшись об стену, замер и растерянно спросил:
– Зачем?
Первым вскинулся Гераклид. Глубоко оскорбленный таким мелким воровством, он с разбега ударился в дверь и отлетел к противоположной стене. Вскочив на ноги, зарычал и, опустив голову, вновь кинулся на ненавистную преграду.
Но встретив другую – неожиданную – преграду, вновь отлетел в сторону. Преграда, то есть Михайло, почесал ушибленную грудину и озабоченно наклонился над греком.
– Не ушибся?
– Надо дверь ломать! – яростно воскликнул Гераклид, вскакивая с горящими жаждой мести глазами.
– Не надо, – глухо ответил Спесь Федорович. – Гермес то был, гопник мелкий. Не будем ему уподобляться и пакости творить. Мы его ещё встретим.
Спокойно пройти удалось только до первой подворотни. Из чернильного мрака выступила собака и дружелюбно завиляла хвостом. Геллер на ходу наклонился погладить её по голове, но неожиданно остановился. Собака, не переставая молотить воздух хвостом, тем не менее, удерживала его зубами за руку.
– Что случилось? – встревожился Володимир. – Ты меня зовешь? Очень надо? Хорошо, пойдём.