Когда не нужны слова
Шрифт:
— А какова была другая часть цены, которую вы заплатили?
Он помедлил, мысленно обратившись к одному из эпизодов минувшего. Глаза его затуманились болью, и Мадди пожалела, что спросила об этом.
— Невинность, — спокойно ответил он наконец. Потом он с явным усилием отвлекся от мучительных воспоминаний, улыбнулся и быстро сказал:
— Ну, хватит об этом. Вы, наверное, решите, что я страшный зануда. Давайте поговорим о чем-нибудь более веселом, хорошо? Не хотите ли сыграть в карты? — Он жестом указал на карточный стол. — Я научу вас жульничать, как это делают в Америке. Возможно, когда-нибудь вам это пригодится.
Пытаясь подстроиться под его легкий тон, она уселась за стол.
— Что в этом проку, если единственным партнером, которого я смогла бы обжулить, будете вы?
— Тем не менее в наши дни молодой леди не помешает любая наука.
Из ящика маленького столика он достал карты, а Мадди с любопытством спросила:
— Зачем вы поехали в Америку, Эштон? — Он достал колоду карт и вернулся к столу.
— Это еще одна скучная история.
— Мне хотелось бы услышать ее, — просто сказала она. Он задумчиво посмотрел на нее, как будто сомневаясь в ее искренности, а возможно, в своем желании поделиться с ней воспоминаниями прошлого. Потом уголок его губ едва заметно дрогнул в улыбке, и он пробормотал:
— Ну что ж, кажется, у нас сегодня вечер жутких воспоминаний?
Он положил колоду в центр стола и принялся было отодвигать стол, но, видимо, передумал и подошел к письменному столу. Он открыл ящичек, в котором хранились сигары, и неспешно извлек одну.
— Это было давным-давно. — С сигарой в руке он отошел к столу, однако закурить не спешил. — Как ни странно, это случилось в доме лорда Уинстона — помните, я упомянул о нем на днях? Возможно, из-за него я в последнее время часто вспоминаю о прошлом. Когда я неожиданно увидел этого человека здесь, многое всколыхнулось в памяти.
За окном быстро сгущались сумерки, и ей показалось, что он не захочет продолжать разговор. Свет лампы резко обрисовывал его профиль. Мадди ухватилась за край стола и слушала медленные тяжелые удары своего сердца. Где-то вдали слышался резкий высокий лай динго.
— Там была девушка, — продолжил он мгновение спустя, обращаясь то ли к окну, то ли к самому себе. — Какая-то служанка… наверное, горничная. Самое удивительное то, что я нарисовал ее портрет. В те дни я не расставался с угольным карандашом и переносил на бумагу все, что поражало мое воображение. Насколько я помню, она была очень миловидной. В то время я считал, что ее портрет — это лучшее из всего, что я нарисовал. Юношеская фантазия… а может быть, и нет. Этого я никогда не узнаю, потому что это был последний из нарисованных мною портретов.
Она не одна прислуживала тогда в доме Уинстона. Там, видимо, было несколько десятков молодых служанок, и некоторые были прехорошенькие, какими часто бывают молоденькие деревенские девушки, но я нарисовал именно ее. Потом я увидел, как Уинстон избивает ее до смерти. Она была еще ребенком, и это обстоятельство особенно ужасало — ни один порядочный человек не может смотреть на такое и оставаться равнодушным. Но дело не только в этом. Понимаете, я чувствовал себя ответственным за нее, потому что рисовал ее, разговаривал с ней, то есть я ее в какой-то степени знал. Увидев, что все вокруг просто стоят и наблюдают, я почувствовал, что обязан остановить Уинстона. Он бросил мне вызов, и я ударил его кулаком так, что он свалился без памяти — то, что я сделал, было, сами понимаете, неприлично и привело мою семью в полное смятение. — Он невесело усмехнулся. — Чтобы пощадить их чувства, я был вынужден покинуть страну. Так, наверное, и начались мои приключения.
Удивительно, но я часто думал о том, что стало с этой девушкой. Во многом я обязан ей жизнью — я имею в виду мою нынешнюю жизнь, — а ведь я даже не узнал ее имени.
Мадди затаила дыхание, вцепившись в край стола с такой силой, что побелели костяшки пальцев. «Эштон, — думала она, — это ты спас меня в ту ночь, это все-таки был ты».
Неведомая сила повлекла ее к нему. Ей хотелось многое сказать ему, утешить, ободрить, но она никак не могла отыскать подходящие слова.
Она плохо видела от слез, стоявших у нее в глазах, и не могла свободно вздохнуть из-за комка в горле. Нерешительно подняв руку, она прикоснулась к нему. Сквозь ткань сюртука она почувствовала твердые и напряженные мускулы, но он не повернулся. Она робко положила обе руки ему на плечи и прижалась щекой к его спине.
— Не буду возражать, если ты тоже обнимешь меня, — почти шепотом сказала она.
Он повернулся к ней. Сквозь слезы, застилавшие глаза, она увидела его лицо, напряженное от боли, и услышала, как он тихо вздохнул. Потом он медленно обнял ее и зарылся лицом в ее волосы. Так они стояли, обнявшись, чувствуя боль друг друга, разделяя ее и черпая в том утешение.
Хотя Мадди и представить себе не могла, что сможет добровольно предложить мужчине свои объятия, с Эштоном это было более чем правильным. Она чувствовала, как у нее на груди бьется его сердце, а его дыхание — теплое и прерывистое — касается ее виска. Она подняла руку, погладила его по волосам, ласково прикоснулась к шее. Она утешала его, как мать утешает ребенка, как друг, который ишет утешения в объятиях друга. Это самое малое, что она могла дать ему за все, что он давал ей долгие годы, сам не зная об этом. Они заслужили эту минуту близости за все перенесенные ими страдания той страшной ночью. Этого мало, но пока придется довольствоваться тем, что есть.
— Ах, Мадди, — произнес Эш низким глуховатым голосом. — Ты заставляешь меня чувствовать себя… достойным человеком.
Мадди лишь крепче обняла его и прижалась щекой к груди. Она подняла голову, взглянула ему в глаза. Заметив в ее глазах слезы, он удивленно спросил:
— Ты плачешь? Тебе жаль меня?
Она не смогла солгать ему — в этот момент.
— Мне жаль нас обоих, — невнятно произнесла она. Он наклонился и легонько поцеловал ее в лоб, лаская кончиками пальцев нежную щечку.
— Мадди, — хрипло произнес он, — с того самого момента, как я увидел тебя, я заметил, что в тебе есть нечто такое, что притягивает и завораживает меня, словно какой-то почти забытый запах или вкус. Я не мог понять, что именно будит во мне воспоминания и не отпускает. Теперь я знаю. Ты напоминаешь мне о том, каким я мог быть, и заставляешь чувствовать, будто я значительно лучше, чем есть на самом деле.
Его губы очень нежно прикоснулись к ее щеке, потом к губам. Мадди замерла, охваченная новыми ощущениями, но не испуганная. Он заглянул ей в глаза. Взгляд был нежный, вопрошающий. Очевидно, увидев ответ в ее глазах, он прижался губами к ее полуоткрытым губам. Его руки ласково скользнули по ее спине и рукам, обнимавшим его за шею. Она и представить себе не могла, что в прикосновении мужчины может быть столько нежности, а в поцелуе — столько наслаждения. Ее внутренний голос тщетно пытался предупредить ее об опасности, но она и слушать не хотела.
Когда он наконец оторвался от ее губ, ей показалось, что она теряет частицу самой себя. В изумлении она взглянула на него и увидела, что его лицо пылает страстью, а глаза горят.
— Ах, Мадди, — прошептал он, — я никогда еще не жалел так сильно о том, что больше не могу рисовать. Как бы мне хотелось изобразить на бумаге то, что я сейчас вижу в твоих глазах…
Она позволила ему прочесть в своих глазах неудержимую потребность в нем, не в силах скрыть разгоравшееся в ней пламя. Она почувствовала, как участилось его дыхание, увидела восхищение в его взгляде, и ее сердце затрепетало в предвкушении. Он потянулся к ее губам, но что-то насторожило его, и он медленно поднял голову, прислушиваясь.