Когда он проснется
Шрифт:
Ну я, конечно, ни минуты не раздумывая, согласилась. Было это две недели назад.
Петя купил мне вещичек, вот эту шубу, платья, туфли. Доехали мы до Киева, там на самолет сели и в Москву прилетели.
Ух, какая я счастливая была! Гуляла вовсю, на Красную площадь пошла, потом в парк Горького. Вечерами мы с Петюней в рестораны ходили, в клубы ночные всякие. Он там свои какие-то дела решал, я не вникала. Хотя следовало бы, но это я только потом доперла. А жили мы на какой-то квартире съемной.
Ну короче, я так была рада и даже не заметила, что Петя день ото дня становится все грустнее и грустнее. Ну я-то на него не особенно смотрела, дура, а все со всякими кавалерами в ресторанах и клубах плясала. Никого не боялась, конечно: я за себя постоять могу. Да и Петюнчик рядом, если что. Он у меня здоровый, как Шварц, который негр. Шутка.
И вот в один прекрасный день, это было дней через шесть после того, как мы приехали в Москву, так вот, вечером мы пошли не в ресторан, а поехали на такси куда-то за город. Куда, Петя не сказал. Всю дорогу мрачный сидел, как сыч. Ну я и не допытывалась, подумаешь, может, у него настроение плохое.
Подъехали мы к высоченному забору, ворота сами открылись, и попали мы в большой двор. Даже и двором назвать это нельзя, размером – как футбольное поле и такой же пустой. Ни тебе сараев, ни собачьей конуры, ни грядок в углу или кучи старых железяк, как это обычно бывает. Нет, кустики низенькие там и сям торчат, дорожки полированными камнями выложены, как на Арбате, фонари такие же. А домина-а! Размером, наверное, с Большой театр. В таком доме только какой-нибудь важный начальник жить может. Ну вроде Ельцина. Главное дело, снизу специально обученные прожектора подсвечивают, чтобы, значит, красиво, когда стемнеет, было. В общем, как есть дворец царский! У входа крыльцо ступенек на десять, по бокам собаки фарфоровые, у дверей, представляете, служанка стоит! В кружевном фартучке и с наколкой крахмальной на голове. Ну и ну, думаю, куда это мы попали?
Прошли внутрь, разделись, потом в большой гостиной оказались. Там кресла мягкие, ковры, картины на стенах… Ну, думаю, точно к Ельцину попали. Что? У него таких денег нет? Не смешите! Чтоб у Ельцина денег не было?! Он же самый главный, хоть и больной совсем. А раз самый главный, значит, самый богатый. И все тут!
Сели мы, значит, в кресла, принесли какие-то напитки, мы посидели. Смотрю, Петюня нервничает что-то. Спрашиваю, что случилось, а он отнекивается. Все нормально, говорит, ты посиди, а я сейчас в туалет схожу. И пошел. Жду его, жду, а он все не идет. Я уже четыре сигареты выкурила и потихоньку нервничать стала. Тут открывается дверь и входит человек. Не старый еще, может, чуть постарше вас. Маленького роста такой, лысенький, с острым носом и глазками такими… ну кажется, что он прямо под кожу заглядывает. Улыбается, садится в кресло напротив.
– Здравствуйте, – говорит, – я – Владимир Максимович.
Я тоже здороваюсь.
– А ваш брат Петя неожиданно уехал. По делам.
– Как так? – отвечаю. – По каким таким делам?
– По срочным.
– Он же в туалет пошел! – У меня по спине холодок пробежал.
Этот Владимир Максимович рассмеялся и сказал:
– Ну вот на обратной дороге у него дела и появились.
А сам смотрит на меня так хитро-хитро.
Я встаю и говорю:
– Ну ладно, тогда и мне пора.
– Ну куда же вы в такое время? Сейчас уже поздно, темно. Отсюда доехать до города никак нельзя. Заблудиться можно. Поэтому вы у нас останетесь. Не бойтесь, ничего с вами такого не случится.
Я было заспорила, но потом поняла, что меня отсюдова не выпустят. Пришлось смириться. Мы с ним еще немного посидели в креслах, поболтали о том о сем. Он все про меня выспрашивал, что да как. А у меня биография короткая, ничего интересного. А про себя рассказал, что вроде бизнесмен. А еще выпивкой угощал, только я не пила. Так, пару глотков сделала, и все. Я к этому делу устойчивая.
Потом повели меня на второй этаж в спальню. Елки-палки! Кровать – что твой боксерский ринг! И балдахин шелковый! А на одеяле ночная рубашка лежит. Не рубашка, а так, название одно, из тюлевой занавески, видно, сшили. Прозрачная, одним словом. Я как ее увидела, так у меня снова холодок по спине пробежал. Не к добру, думаю, все это.
Так оно и вышло.
Я, понятное дело, на себя эту рубашку напяливать не стала, только джинсы и носки сняла – и в постель. Свет тушить тоже не стала. И правильно сделала, потому что, только я засыпать стала, этот Владимир Максимович в комнату вошел без стука и шмыг ко мне. Сам в халате шелковом, одеколоном надушился, а я мужские одеколоны терпеть не могу. Воротит меня от них.
Подошел, главное, и на одеяло сел. И смотрит так на меня, будто я ему пять карбованцев должна.
– А чего же ты рубашку не надела? – спрашивает.
Я ему ответила что-то типа того, что не привыкла в занавесках спать. Он осклабился неприятно так и начинает мне гнать, дескать, я такая красивая и распрекрасная, и глаза красивые, и волосы красивые, и пятки, и жопа. Я этот его треп послушала-послушала и вежливо так говорю, что спать хочу. А он за руку берет и гладит молча. Ну, думаю, пусть погладит, от меня не отвалится. А он все выше, глядь – под одеяло залез. Я отодвигаюсь – он за мной. Короче, лезет ко мне вовсю. И при этом говорит не переставая, как заведенный. Я пытаюсь его урезонить – говорю, не хочу я, не нравится он мне и вообще. Он лезет и лезет. В конце концов я его по руке ударила. Это ему очень понравилось, говорит, люблю строптивых девственниц. Это меня удивило, откуда ему известно, что я девственница? По моему виду этого не скажешь, правда? Ну я его так прямо и спрашиваю: откуда вам известны подробности моей физиологии? А он смеется и говорит, что братец мой, Петюня, ему рассказал. И вообще, что я у него теперь вроде как заложница. В качестве оплаты за долги, которые ему вроде бы мой Петя должен. Прикиньте? Этот козел задолжал, а я отвечай? Я спрашиваю: и долго я тут у вас кантоваться буду? Он смеется, долго, говорит.
Ну нет, думаю, этот номер у вас не пройдет.
А Владимир Максимович уже в трусы ко мне залез. И халат свой скинул, видимо, чтобы я его хрен распрекрасный увидела и растаяла. И под нос бормочет, что все равно мне отсюда никуда не уйти. Ну не уйти, думаю, это ладно. Но с тобой, пидором, я справлюсь. Беру его за руку, дергаю на себя, заворачиваю за спину и нажимаю. Он заорал благим матом. Что-то хрустнуло… Вы меня поймите, я такая злая была. Ну вот ему руку и сломала. Ну, может, не сломала, может, просто вывихнула. Спасибо подружкам бердичевским, которые меня разным приемам научили и железки тягать заставляли.
Тут вбегает куча охранников и за руки меня хватает. Владимир Максимович орет от боли, но ребятам своим говорит, чтобы меня не трогали. Что, дескать, пригожусь им еще. В общем, увели его, я посидела-посидела, а потом и спать легла.
Утром меня будят охранники. Я одеваюсь и иду за ними. В гостиной сидит Владимир Максимович, на руке у него повязка. Злой весь как черт. Я, говорит, с тобой разбираться не буду, но накажу так, что ты всю жизнь свою несчастную помнить будешь. Я спрашиваю, где Петюня. Он смеется мерзко и отвечает, чтобы я про брата своего забыла уже. Потому как для меня теперь начинается новая жизнь. Охранникам подмигивает, они с меня одежду сдирают. Потом на колени ставят и к хозяину подводят. А в уши спички вставляют. Укусишь, говорят, мы по спичкам хлопнем, и на всю жизнь глухой останешься. Ну о том, что дальше было, вспоминать противно. Я и не буду.