Когда отцветают травы
Шрифт:
Опять дежурный ударил в колокол, «главный» пронзительно просвистел, паровоз привычно и миролюбиво прогудел, и Василий покрепче ухватился за поручень, чтобы не упасть от толчка вагона. Он все еще смотрел в ту сторону, куда ушли мать и дочь.
Одинокий, усталый, озябший Василий вернулся в вагон. К нему подошел заспанный усатый пассажир.
— Товарищ проводник, — сказал он, тыча ему в руки свёрток. — Это велели передать вам. Какая-то женщина. Она здесь выходила.
И, видя, что Василий не понимает его, повторил:
— Совершенно верно. Велели передать проводнику. Возьмите же!
Василий медленно принял сверток и ушел к себе.
ВРЕМЯ СПЛАВА
Снег таял быстро, и сплавная река Хмелевка всё больше напитывала водой серый ноздреватый лед. Сплавщики следили за нею и выжидали удобный момент для сброса древесины в воду.
Лесопункт Хмельники приткнулся к реке в ее нижнем течении, где разлив бывал особенно широк, и поэтому сплав тут начинался позже, чем в верховьях. Там вода убывала быстро, и со сбросом бревен торопились и в Марьине, и в Родниках, и в Осиноватом.
Начальник лесопункта Тимофей Тимофеевич Кондаков часто выходил к реке, подолгу глядел на лёд, на берега с громоздкими штабелями, уложенными за долгую зиму.
В эти дни единственным средством связи Кондакова с внешним миром был телефон да радиостанция. Ни пеший, ни конный не могли по распутице добраться до поселка. Уполномоченный по сплаву, леспромхозовский инженер по технике безопасности Снетков прибыл сюда еще по санному пути с запасом белья и сигарет и отсиживался в Хмельниках до конца сплава.
По телефону, который скрежетал на всю контору, Кондаков вызывал верхние лесопункты и, получив обстоятельную информацию о поведении реки, ожидал звонка директора. Директор леспромхоза Перминов каждое утро гудел в трубку:
— Здравствуй, Кондаков! Как дела?
Кондаков прикрывал рукой микрофон, словно опасаясь рассыпать звуки собственного голоса, и в ответ тоже гудел:
— Вода прибывает мало. Через недельку, если погода не изменится, думаю, начнем.
— Ты очумел! — возмущался Перминов. — Ты хочешь сорвать мне сплав? Разбирай штабеля!
— Рано, товарищ директор. Время придет — не упустим. Вот и товарищ Снетков тоже знает обстановку.
— Давай Снеткова!
Кондаков подмигивал уполномоченному и совал ему теплую трубку:
— Проинформируй начальство.
Снетков говорил спокойно, обстоятельно:
— Уровень воды метр двадцать. Подвижки льда нет. В лесу снегу по пояс. Видимо, надо подождать.
— Спелись вы там с Кондаковым. Ну, смотрите! — предостерегал директор, и голос его обрывался.
Снетков — приземистый, толстый человек с румяным лицом и холодными голубыми глазами, совал руки в карманы плаща и, открывая дверь, бросал на ходу:
— Пошел питаться.
Он открывал дверь, толкая ее боком, и закрывал с другой стороны ударом ноги: лень было вынимать руки из карманов.
Кондаков вставал из-за стола, — высокий, чуть ли не под самый потолок, с крупным лицом, большерукий, — медвежьей поступью шел в бухгалтерию, а потом тоже отправлялся завтракать.
Тимофей Тимофеевич прожил в Хмельниках больше тридцати лет. Со времени организации лесопункта он не расставался с этим поселком, домишки которого выбежали из дремучего леса и остановились на берегу, как бы боясь замочить в воде ноги. Начинал Кондаков вальщиком леса с лучковкой, а потом орудовал бензомоторной пилой. На его глазах друг друга сменяли сезонные лошадки с волокушами и подсанками, трелёвочные, гусеничные тракторы и автомобили. Менялась и технология: от сквозных бригад переходили к комплексным, потом освоили и забыли цикличный метод, а нынче лесорубы валили и раскряжевывали сосны и ели малыми комплексными бригадами. Одно, устарев, уходило в прошлое, другое являлось на смену, и за всем Тимофей Тимофеевич успевал.
В Хмельниках Кондаков женился на Тасе Ивушкиной — красивой черноглазой обрубщице сучьев, приехавшей из-под Новгорода. Построил добротный дом с резными наличниками и жестяным петухом на коньке, вырастил шестерых сыновей. Сыновья выучились и разъехались по белу свету. Осталась одна дочурка, школьница Людмила.
У порога Тимофей Тимофеевич старательно вытер ноги о половичок, разделся и пригладил широкой пятерней рыжеватые волосы. Людмила собиралась в школу. У дочери — русая толстая коса, серые, как у отца, спокойные глаза. Дожевывая что-то, она торопливо сунула в портфель книжки и побежала. Отец загрохотал вдогонку:
— А харчи-то забыла! Эй, Людка!
Людмила возвратилась из сеней, схватила свёрток с завтраком и исчезла.
Из комнаты выплыла Таисья Никаноровна, неизменная любовь Кондакова, его жена и хозяйка. Маленькая, ладная, в цветном халатике, еще довольно миловидная, она несла сковороду с глазуньей. На сковороде по-гусиному зло шипело сало. Кондаков кивнул в сторону только что убежавшей дочери:
— Рассеянная! Вся в тебя.
Звонкий голос жены тотчас заполнил квартиру:
— Вся в меня? А не в тебя ли? Ты сам такой рассеянный, такой непутевый, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Что, неправда? Папиросы оставил на тумбочке. Там, поди, стрелял у своих конторских? Платочек тебе приготовила — забыл. Нос кулаком утирал? Умывался — мыло в таз уронил. Курам ячменя не насыпал! Что, неправда? И дверь не закрыл. Кот — на стол и в кринку с молоком. Испоганил молоко. Вот ты какой рассеянный. А еще говоришь…
Тимофей Тимофеевич замахал руками с виноватой улыбкой:
— Ну, ладно. Высказалась?
— Высказалась.
Таисья Никаноровна налила стакан чаю. Он был густой и крепкий, и в нем золотисто поблескивала ложечка.
— А в магазине кофты продавали пуховые. Купил бы! Мне страсть как нравятся! — Таисья Никаноровна пододвинула мужу вазу с вареньем.
— Мне недосуг. Купи сама.
— Придется самой. Да и что ты в покупках смыслишь? Туфли принес на номер больше, обменять пришлось. Духи на восьмое марта продавец-плут тебе всучил лежалые. Настоящего запаху нет, выдохся.
— Дай-ка простокваши.
— Простокваши? Сейчас. — Она сорвалась с места, побежала в чулан. Возвратилась с кринкой в руках. — Пожалуйста! Простокваши могу тебе хоть ведро дать. Пей на здоровье! Конечно, она полезна: все говорят. Даже по радио один профессор за ту простоквашу агитировал.
— Эх, колоколец! Дар Валдая! — шутливо упрекнул жену Тимофей Тимофеевич. — Не удержишь тебя!
— Что значит не удержишь? — Таисья Никаноровна даже привскочила на стуле. — Мне же скучно! Я же целый день одна! Только и знай — у плиты крутись. Ты на работе, Людка в школе. А придет из школы — на цепи не удержишь: шастает на улице до самых потёмок. Смотри, как бы с парнями не связалась. Молода еще!