Когда отдыхают ангелы
Шрифт:
Я лежала с закрытыми глазами и прислушивалась к себе — вдруг найдется какой-нибудь ответ? Но ответа не было. Тогда я решила прогнать эти мысли — как бездомных голодных собак. Не потому что я плохо отношусь к бездомным собакам. Я просто их боюсь. И ничего не могу для них сделать. Ничего хорошего. Даже еды никакой у меня с собой нет. Поэтому приходится их прогонять. И собак, и мысли.
Я сказала им: «Убирайтесь! Я не буду вас думать. Моя
С этим я пошла в школу. Я старалась двигаться аккуратно, без резких движений — чтобы не растревожить зловредные мысли. А потом вдруг все во мне будто сошло с ума, стало прыгать, скакать и звучать на разные голоса: «Мамочка, мама выходит замуж! Замуж выходит мама моя! Красивая мама выходит замуж! Вместе с ней выхожу и я! Вместе с ней выхожу и я!» Получилась будто бы песня. Такая прилипчивая. И я ее все время внутри себя напевала.
— Алина! Что с тобой? Где ты витаешь?
Я и сама не знала. Я, конечно, слышала, краем уха: Марсём читает вслух «Короля Матиуша».
Несколько дней назад она вдруг сказала: у нас осталось не так много времени. Наша совместная классная жизнь движется к концу. И перед тем, как все кончится, перед тем, как мы уйдем от Марсём, перейдем в пятый класс, она хотела бы познакомить нас с одной книгой. Эта книга — «Король Матиуш Первый». Ее написал вот этот человек, Януш Корчак. Марсём показала на портрет над учительским столом.
Януш Корчак жил в Польше, в Варшаве. Он был врачом и писателем. А еще он открыл Дом сирот — для детей, у которых мамы и папы погибли во время погромов, от рук бандитов. А кто-то из детей просто сбежал из дома. Или его привели родственники, чтобы не кормить лишний рот. В Доме сирот жили дети разного возраста, с разными характерами и привычками. Случалось, они дрались, даже воровали. И Корчак придумал для них законы — справедливые и гуманные, и создал детский суд. Корчак хотел, чтобы дети в Доме сирот учились жить по законам, а не по праву силы. Он вообще много чего для них придумал.
Но началась Вторая мировая война. Польшу захватили немецкие фашисты. И по их приказу всех жителей Дома сирот было велено отправить в концлагерь. Говорят, сам Корчак мог бы спастись. Ведь он был известным человеком, его книги читали взрослые и дети. Даже те, которые потом стали фашистами. Это очень плохо — что они все равно стали фашистами. Но, Марсём уверена, они не были столь жестокими, как остальные. Им не нравилось убивать. Наверняка не нравилось. Один фашистский офицер, например, хотел помочь Корчаку бежать прямо с вокзала, откуда отправлялись составы в концлагерь. Офицер сказал, что читал в детстве книгу «Король Матиуш Первый». Эта книга ему нравилась. Поэтому он не будет возражать, если Корчак уйдет и где-нибудь спрячется. Но Корчак спросил:
— А дети?
— А дети поедут.
И Корчак отказался. Отказался оставить детей и где-нибудь спрятаться. Он поехал в концлагерь со своими сиротами, и там они все погибли.
А пока их везли — в холодном, тряском вагоне
Этих сказок мы никогда не узнаем: из тех, кто их слышал, никого не осталось в живых. Зато есть книга «Король Матиуш Первый» — может быть, самая мудрая, самая правдивая книга про детей.
Марсём, однако, не очень верит, что мы когда-нибудь ее прочитаем. Даже если дадим обещание. Мы читаем неохотно, из-под палки. Вряд ли мы сделаем для этой книжки исключение. Даже после того, что она нам рассказала.
Поэтому Марсём решила читать нам «Короля Матиуша» вслух, каждый день понемножку — пять минут в конце второго урока и десять минут на большой перемене. Она знает: перемена — наше личное время, время отдыха. Но просит пожертвовать частью этого времени — ради совместного чтения. Ради Януша Корчака и его «Короля Матиуша».
24
Мы тогда согласились. По закону о первой учительнице. По привычке соглашаться с Марсём. К тому же мы любили слушать, как она читает. Мы еще не знали, что это время, на перемене, очень скоро понадобится нам для другого. Что мы не захотим им делиться.
Потому что Кравчик придумал игру.
Кравчик — это фамилия одного мальчика, который появился у нас в начале учебного года. Звали его Леша. Но фамилия была легкой, звучала задорно. И хотя в классе, с подачи Марсём, по фамилиям никого не называли, для Леши было сделано исключение. Словно на него это правило не распространялось.
Впрочем, на Кравчика вообще мало что распространялось: этот Леша, он же не ходил в поход против Черного Дрэгона, не танцевал на балу. И ему не вручали меч победителя. Он вообще ничего вместе с нами не пережил — ничего такого, что давало нам возможность понимать друг друга.
Да и свободных мест за партами не было. Но Кравчик все-таки появился. Вместе с дополнительной партой, которую принес сторож-дворник и приткнул прямо к учительскому столу.
«Маргарита не могла не взять Кравчика, — объяснил В.Г. — Из-за Алины».
Оказалось, директор вызвал Марсём к себе и напомнил, как четыре года назад она пришла к нему с просьбой — записать в класс ребенка (меня). Хотя мест в классе уже не было, директор согласился — из уважения к Марсём. Он понимает, что сейчас мест тем более нет. Но Марсём должна пойти навстречу администрации. Возникла необходимость, острая необходимость: звонили из районного управления. И директор неслучайно выбрал класс Марсём: мальчик требует особого подхода. Пусть Марсём обязательно поговорит с его родителями.
Через неделю после начала занятий Марсём привела Кравчика в класс. На пороге они замешкались: Марсём положила на плечо новенькому руку. Она всегда так делала: слегка обнимала кого-нибудь или брала за руку — чтобы поддержать. Это же нелегко — оказаться лицом к лицу с незнакомыми людьми. Но Кравчик вдруг дернулся, будто его обожгло, и сбросил руку. Марсём опешила, однако быстро опомнилась и прошла вперед. Новенький последовал за ней и встал перед классом, глядя вперед, поверх наших голов, улыбаясь в пространство неизвестно кому.