Когда отдыхают ангелы
Шрифт:
— Я сдаюсь! Можете делать со мной что угодно!
Враги не очень рады. Ведь меня не надо ловить! А что еще со мной делать? Что — что угодно?
— Ну, можете пытать.
Они не готовы пытать. Они — хорошие мальчики и не могут вот так, ни с того ни с сего, делать кому-то больно. И они не знают, как нуждаюсь я сейчас в наказании. В восстановлении симметричности мира.
Поэтому меня просто приводят в шалаш.
— Она хочет, чтобы ее пытали.
Тот, кто сейчас главный, пожимает плечами.
— А как?
— Ну, — я напрягаю творческое воображение, — можно заставить меня
У него на лице отражается сомнение. Потом он начинает смеяться.
— Подумаешь! Я тоже вон сижу на корточках.
— А давай, кто дольше? Я просижу полчаса.
— И что?
— Тогда вы меня отпустите.
— Ну, сиди!
— Спорим, просижу!
— Да сиди!
Я сажусь на корточки и обнимаю себя за колени. Тот, кто сейчас главный, смотрит на меня с любопытством. Но через Десять минут ему становится скучно. Подходят другие.
— Чего это она?
— Сидит!
— Чего сидит?
— Это пытка, — объясняю я.
— A-а! И чего?
— Ну, если высижу, вы меня отпустите!
— Да мы тебя и так не держим! Вали!
— А как же плен?
— Да асе уже. Обедать зовут.
— А сколько я просидела?
— Ну, просидела… Откуда я знаю? Ни у кого из нас нет часов.
— Ладно, пошли!
— А эта?
— Ну, надоест же ей, наконец! Тогда и придет.
И они уходят. Шалаш пустеет. А я все сижу. Вот сейчас досчитаю до ста и встану. Нет, до пятидесяти. Что-то не могу больше терпеть. Вот, пятьдесят. Пытаюсь встать. Ноги подкашиваются. Хорошо, что никто не видит. Боль в мышцах адская. Неужели я сейчас закричу? Нет, не закричу. Ведь он не закричал — там, под яблонями?
Я не могу быстро идти и опаздываю на обед. А вечером снова танцы. Но я остаюсь в палате. Не хочу сегодня танцевать.
Вот что я знаю про ранний пубертат.
Ну, ладно. Перетряхнула закрома памяти на истинно фрейдистский лад.
Что это дает? Здесь и теперь? Для решения проблемы с корчаковскими чтениями? С оторванными ручками и оскорбленными дежурными учительницами?
Почитать им что-нибудь другое? Про бесов в крови?
Про нераскрытые тайны тела? Что-то не припомню, где такое было. Считается, детям их возраста такое не положено.
Им нужно что-нибудь морально-нравственное, образ положительного героя, несущего непреходящие ценности. С этой точки зрения, история Матиуша не совсем подходит. Какой-то король-неудачник с провальными идеями детской демократии. Проиграл войну, развалил страну и кончил ссылкой на необитаемый остров. Ничего вдохновляющего! То ли дело — «Тимур и его команда».
Вот прибегают твои ребятишки из туалета, взмыленные и обвешанные оторванными ручками, а ты им раз — и такое волшебное зеркало под нос. Посмотрите, мол, какими бы вы могли быть при случае! Добрые дела делать, хулиганов перевоспитывать. Ребятишки на свое отражение смотрят, любуются: и правда, красота. Может, попробовать?
Когда я маленькой была, мне это нравилось — «Тимур и его команда». Зажигало как-то. Наверное,
Ведь эти завучи-учительницы, а тем более — научные работники, ни за что не признаются, о чем они мечтали лет, например, в тринадцать. А мечтали они, чтобы какой-нибудь ковбой, или матрос, или солдат, — короче, какой-нибудь привлекательный бандит-супермен, с сильными руками и крепким мужским запахом, вылез из кустов в темной аллее и их изнасиловал. Они даже специально по этим темным аллеям в одиночку ходили. Завучи-учительницы и научные работники будут уверять: в тринадцать лет они мечтали о светлой дружбе, плавно перерастающей в крепкую супружескую любовь, и думать не думали о чем-нибудь таком, что бросает тень на их морально-нравственный облик, и вообще — на ценности.?
Может, они правы? И надо забыть? Про бесов в крови? Про свой детский опыт?
К чему это может привести?
Но этот Тимур, как же он мне не нравится! В детстве нравился, а сейчас — нет. Чем старше я становлюсь, чем меньше ценностей у меня остается, тем меньше я этому Тимуру симпатизирую. Какой-то ходячий плакат «Пионер — всем ребятам пример!», да еще и одержимый идеей вождизма: командир всегда прав, а если не прав, смотри предыдущий пункт. В Квакине — и то больше жизни. Так и хочется дать ему по морде.
Ладно, Бог с ним, с этим Тимуром. Все-таки он добрые дела делал, вместе с командой своей.
Но у нас с этим сложности. Дрова в городской местности никому не нужны, козы вообще только в зоопарке водятся. А уж о тайной помощи — чтобы интереснее было — вообще говорить не приходится. В эпоху разгула терроризма и наличия социальных работников ни одна бабушка тебя без сопроводительной бумаги на порог не пустит. Не то что в квартиру к ней тайком пробраться и полы подмести.
В общем, добрые дела надо как-то специально придумывать. Это непросто. И нет времени. До конца учебного года четыре месяца. Четыре месяца до конца отпущенного мне и детям срока совместной жизни.
Но положение дел все-таки еще можно исправить.
Ведь есть рецепт. Старый, испытанный — пасть дракона.
Вывезти бы деток куда-нибудь в отдаленную пересеченную местность и устроить им дня на три дикую первобытную жизнь. Все мальчики — племя «Тумбу», все девочки — племя «Юмбу». Пусть бы плясали вокруг костров под несмолкаемый бой тамтамов и умыкали представителей другого племени с намерением съесть их сердце. Почему-то в архаических обществах ценятся именно сердца врагов. На мозги совсем не тот спрос. Это к вопросу о ценностях.