Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
— Тут все свои, чужих не берем, — был строгий ответ.
— Прошу вас, дайте распоряжение насчет кипятка.
— Всем не могу. Титаны холодные, дров ни грамма. — И, помолчав, добавил: — Исключения в госпитале бывают тяжелобольным.
Они возвратились в кабинет-прихожую врача, недовольные друг другом.
— Кипяток что, — пояснил Дарюга. — Это еще полбеды. Вот ржавые сельди даем тяжелобольным вместо мяса. И недопеченный черный хлеб с подсолнечной шелухой вместо белых сухарей... Смерть косит десятками. А там, — он кивнул куда-то за окно, — с наступлением утра повезут к рынку мясо, белый хлеб... Я человек беспартийный, как говорят о нас большевики — спец, врач-хирург. И не понимаю вас, всяких чрезвычайных особистов: для чего вы здесь, в городе? Регистрировать факты? Пожалуйста, сколько хотите.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Дарюга, поворачиваясь к двери.
Вошел пожилой матрос. Его широкую, точно вылитую из бронзы, фигуру плотно облегал бушлат с двумя рядами потемневших от изморози пуговиц. В одной руке вошедший держал небольшой сверток, в другой — наполненный чем-то вещевой мешок. Большими черными глазами он покосился на Китика, переложил сверток из руки в руку. Затем потер свободной рукой побелевшее ухо и попросил негромким голосом:
— Разрешите зайти позже.
Не дожидаясь ответа, он пошел к двери.
— Завхоз Панасюк, вернитесь! — приказал начальник госпиталя.
Матрос нехотя повернулся к начальнику.
— Подойдите к столу и делайте то, что вы всегда делаете.
Могучий Панасюк с каким-то нарочитым облегчением вынул из кармана безмен, зацепил крючком за вещевой узел и стал смотреть на метки безмена, ведя пальцем по шкале вслед за стрелкой.
— Ровно шестнадцать фунтов, товарищ начальник.
Он развернул сверток и положил на стол пачку восковых свечей. Вынув из вещевого мешка белые сухари, начальник госпиталя объяснил Китику:
— Вот, товарищ уполномоченный, дополнительный паек для тяжелобольных. Это священник отец Леонид жертвует госпиталю. Гуманный человек, несмотря на свои религиозные убеждения.
— Ты того, браток, с этими попами будь поосторожнее, — не удержался от замечания Китик.
— Я не только с попами, но с чертями дружбу заведу, ежели они нашему брату помогать станут! — принял на свой счет слова Китика завхоз Панасюк. — А этот попик вовсе безвредный, душевный даже человек. «Берите, — говорит, — все матросикам вашим, только, пожалуйста, не разглашайте. Епископу эти мои дары не понравятся».
Без стука вошел дежурный врач.
— Александр Николаевич, прошу вас немедленно в операционную.
Начальник госпиталя взял со стола пачку восковых свечей, передал их дежурному врачу и, обратившись к Китику, спросил:
— Будете ждать?
Китик поднялся:
— Нет, все ясно. Мне необходимо доложить начальнику обстановку в госпитале. Я вас понимаю, — уже по-человечески просто сказал он вслед удаляющемуся начальнику госпиталя.
Китик закрыл за собой калитку проходной, не почувствовав от волнения, как липнет к промерзшему железу ограды его влажная рука.
Он шагнул навстречу разыгравшейся метели. Так шел он, наверное, долго, пока что-то фыркающее не надвинулось на него. Теплой лошадиной пеной обдало лицо, оглоблей больно толкнуло в грудь.
— Эй, на дороге! Сани перекинешь сослепу. Якого биса стоишь, та ще руками разводишь? — донесся вместе с порывом ветра хрипловатый мужской голос.
На брезенте в длиннополом кожухе удобно восседал возница.
— Что везете, хозяин?
— Свое, матрос, свое, что с божьей помощью выкохав.
Возница извлек из тулупа холщевой мешочек, достал слепившуюся от долгого лежанья в кармане бумажку и протянул ее матросу. Китик осветил бумагу лучом карманного фонаря.
«Настоящим волкомнезам удостоверяет подписью с приложением рабоче-крестьянской печати и разрешает своему члену Олексе Тягнырядно торговать на Херсонском рынке своей живностью, або и сменять таковую, на соль».
— Значит, бедняк? — спросил матрос, пряча удостоверение в карман бушлата.
Крестьянин, утвердительно кивнув головой, постучал по карману моряка кнутовищем:
— Зачем казенную бумагу ховаешь?
— Уток или гусей везешь?
— Да уж там, что ни есть, все наше, — нетерпеливо ответил Тягнырядно. — Вот тебе, защитничек наш, подарочек из деревни, шматок сала да кусок хлеба. А уж чего другого, звиняй, сам раздобудешь. Ты, я вижу, человек с хорошим нюхом.
Порыв ветра бросил в лицо Китика последние слова крестьянина вместе с перегаром самогона. На матроса безбоязненно уставились темные глаза хозяина. Возница в самом деле держал в вытянутой руке заранее приготовленный тугой сверточек.
— Соли нема, за солью поехали хуторяне, — толковал свое возница.
Моряк узелок оттолкнул.
— Дозволь, папаша, прикурить под твоим брезентом.
Не дожидаясь ответа, матрос нырнул под серое покрывало и, не успев нажать кнопку своего фонаря, почувствовал, как в него уперлось что-то острое. Он схватился обеими руками за это острое и с облегчением, догадался, что это бычьи рога. «Вот они, бедняки!» — пронеслось в голове. Он нащупал замерзшие мясные туши. И тут ему вспомнились слова начальника госпиталя: «Десятками умирают от голода...»
— Товарищ матрос, солому не подпали, — зарокотал над его ухом нагловатый басок возницы.
Китик распрямился, отряхнул запорошенный соломой бушлат, поправил бескозырку. В это время с ними поравнялись еще одни сани, тоже нагруженные горкой. Второй возница слез, стал рядом с Китиком.
— Говорите, крестьянская беднота, без сольцы плоховато?
— Надо бы хуже, да некуда, — закивали бородами мужики.
— Погоняйте вон на тот высокий дом, там знакомый кок живет, у него сольцы и разживемся... А то гляди, еще на ЧК нарветесь.
— Спасибо, матрос, — затараторил Тягнырядно. — Мы ведь свое, на рынок, честь по чести...
— Да вы что, постановления не читали: две-три утки иль барашка меняй без опасенья. А у вас, гляди, по полному возу. Скажут: спекулянты...
С этими словами матрос вскочил на передние сани и, взяв вожжи в свои руки, хлестнул лошадей.
Ворота госпиталя оказались полуоткрытыми, и обе санные упряжки вскоре беспрепятственно очутились во дворе, за каменной оградой.
— Пропуск! Что это вы претесь прямо во двор! — завопил часовой, отлучившийся по нужде.