Когда падают листья...
Шрифт:
— Слушай, Дарен, — Ждан подъехал ближе к нему и выпалил: — расскажи мне о войне.
Путник на миг прикрыл глаза, и перед мысленным его взором встала совсем другая картинка: черноволосая девушка в венке из осенних кленовых листьев.
"Дарен! А где ты воевал?.."
Он мотнул головой, бросая памяти в лицо скомканный и пожелтевший листок бумаги, на котором было написано… А, и в самом деле, так ли это важно — что именно там написано?
— Эй, ку-ку! — мальчишка тряхнул белыми волосами.
— Нет.
— Что — нет?
— Нет — значит, нет. Перебьешься.
— Ну почему?
— Жаждешь просыпаться с криками ужаса
— Да ну, — Ждан отвел взгляд. — Наверняка ты все преувеличиваешь.
— Что конкретно? — обозлился Дарен, — что ты считаешь преувеличением? То, как с живых людей полоска за полоской срезали кожу или, быть может, то, как солдаты насиловали маленьких девочек во вражеской веснице на пороге их собственного дома?!
Мальчишка вздрогнул и замолчал. Но, видно, хватило его не надолго, и взыгравшее чувство справедливости, победив, вылилось в новый разговор:
— Ну, наши наверняка такого не делали.
— С чего ты взял?
— Они же хорошие, — Ждан пожал плечами.
Дарен расхохотался. Был этот смех горьким, как запах одуванчика, и сумасшедшим.
— Что? — парень обиженно нахмурился. — Что смешного, а?
— Запомни, мальчик. На войне нет "хороших" и "плохих".
— А что тогда есть? — он скептически фыркнул.
— Что есть?.. Тупость тех, кто носит корону, — он повертел в руках упавшую к нему в руки веточку и добавил задумчиво: — а еще, пожалуй, смерть есть.
Ждан пожевал нижнюю губу, раздумывая над словами попутчика.
— И не приведи Оар тебе когда-нибудь узнать, что же такое война.
На этот раз мальчишка молчал дольше. Впрочем, поток мыслей в его голове был отнюдь не таким правильным, каким бы хотел его видеть Дарен.
Запах сырых листьев на земле горькой патокой лился в легкие, заставляя вдыхать снова и снова, так, чтобы грудь начинала болеть от напора воздуха. Этот запах напоминал каждому из путников что-то свое — полузабытое, стертое мягким ворсом ковровой дорожки-Судьбы, что-то, давно покоившееся под слоем вековой пыли, но такое прекрасное и завораживающе-грустное…
Дарен вспоминал такие же листья на лесной тропинке, звенящий бархатной струной голос, кленовые листья в хрупких нежных руках… Ему тогда казалось, что все, — излечился он от страшной болезни-вины, излечился лучистым взглядом карих глаз и мягкой улыбкой. Дарен заново учился жить. Снова пробовал жизнь на вкус, и вкус этот был пьянящим, кружащим голову сладкой истомой… Он тогда думал, что это навечно, что все, происходящее с ним — навсегда! Осень, вечная янтарная осень! Вечная радость…
Ее не стало следующей осенью. И вечная радость стала вечной печалью, от которой Дарен был уже не в силах избавиться, да и не хотел. Ему казалось — стоит только рассмеяться и забыть, как тут же сотрется из памяти милое сердцу лицо, как тут же уплывет ее смех и песня…
А на ее могилу уже третий год падали кленовые листья, из которых она так любила плести венки.
Из-за медлительности Ждановой кобылы к границе путники подъехали, когда солнце уже начало удаляться на ночлег, закутываясь в мягкий вечерний плед.
Стены заставы издалека выделялись своей мрачностью и отчужденностью: постройка выглядела старой, но на самом деле ей не было и тридцати лет, ведь последний договор, закрепляющий за Заросией новые границы, был подписан тридцать лет назад. Черный камень, грубо обтесанный
Ждан не знал этого. Он с любопытством вертел головой и восторженно свистел, пока Дарен подъезжал к молодым войникам, уже положившим руки на мечи.
— Я по личному поручению кралля Блуда Пятого. — Путник вытащил уже изрядно помятую грамоту.
Стражник дотошно изучил документ, раза четыре, потом перевел хмурый взгляд на Ждана.
— А этот?
— Со мной.
Стражники переглянулись и снова углубились в чтение.
— Про него здесь ничего не сказано.
— А граница нынче контролирует еще и жителей страны?
— Нет, но…
— У меня мало времени. Прошу пропустить. — Дарен начинал раздражаться. — Или вам напомнить, чем наказуема задержка срочника?
Войник отдал ему грамоту.
— Проезжайте.
Дарен махнул рукой зазевавшемуся Ждану и они проехали в ворота. Путнику вдруг нестерпимо захотелось потрогать эти стены, ничуть не изменившиеся за время его отсутствия. Говорят, что граница всегда притягивает: Дарен не мог согласиться, но и не отрицал, что возвращение на первое место службы всколыхнуло душу. Наверное, это одно из свойств нашего образа мыслей — тянуться туда, где тебя раньше ждали. Даже если это сейчас и не так. И все равно мы плутаем по лесным тропинкам, уходящим в бесконечность, пока свежие следы на зеленой молодой траве однажды весной не выведут тебя в то самое место, откуда ты в свое время ушел по собственной воле. Кто бы ни говорил, что это легко, не верь. Возвращаться всегда тяжело. И очень грустно…
Он шел по темным узким коридорам, таким знакомым, но уже чужим, он встречал молодых пареньков-новобранцев, спешащих куда-то мимо них. Но все здесь было уже чуждым. Не услышать уже смех товарищей из казарм, не бегать им десять миль на выносливость, не…
— Кого я вижу?! — хрипловатый голос прорезал затхлость коридора, приглушая гулкое эхо шагов, — неужто ты, Дарен?
Дар очнулся и поглядел на вставшего перед ними человека. Длинные русые волосы, уже пестревшие серебром, были собраны в хвост. Стальные глаза не утратили цепкости взгляда, а лицо не стало менее мужественным. Короткая бородка только придавала мужчине некоего шарма и важности. Осанка — мечта березы: спина прямая, могучие плечи расправлены. На поясе висит незабвенный меч, с которым мужчина предпочитал не расставаться даже ночью. Они еще шутили, то у него меч вместо бабы — по всем направлениям. Правда, после того, как кто-то донес об этих шуточках… плохо было всем.
Он ничуть не изменился внешне: что поделать, для Странников время течет иначе… Руки изрезаны кровавыми полосами, но не символичная ли это плата за столь щедрый подарок как цель жизни?
И только свежие нашивки пестрели на форме.
— Как был мечтателем, так им и остался. Смотри, замечтаешься, а тут акиремец подкрадется и хрясь! — по башке саблей!
Да сдались всем эти акиремцы, пожри их Моарта!
— Здравствуйте, наставник, — Дарен подбородком обозначил кивок, приветствие равного равному, ведь, в сущности, один чин — не такой уж и большой разрыв, — Вы ничуть не изменились.