Когда под ногами бездна
Шрифт:
– Я разыскиваю человека, который работал у вас барменом лет тридцать пять назад. Ваш сын сказал, что это был Ли.
– Да, он тогда работал здесь.
– Вы его помните?
– Конечно. Он провел у нас лет двадцать пять, не меньше. Уволился примерно восемь лет назад.
– И он был единственным барменом?
– Не единственным, но главным. Иногда за стойку вставал я, иногда моя жена, иногда старина Гарольд, которому в то время было уже много лет. Это все, что вы хотели знать?
– А вы не подскажете, как мне найти Ли?
– Не могли бы вы объяснить, мисс…
– Чайлдс.
– Мисс
Никакого предлога в голову не приходило, и она сказала правду:
– Возможно, он был знаком с моей матерью.
– У Ли было много знакомых женщин.
Отважившись, Рейчел выпалила:
– Я подозреваю, что он – мой отец.
Наступило молчание, нарушавшееся лишь шумным носовым дыханием. Это длилось так долго, что Рейчел испугалась, не лишился ли Мило дара речи, и хотела уже окликнуть его, но тут он спросил:
– Сколько вам лет?
– Тридцать три.
– М-да, – медленно проговорил Мило, – в то время он был смазливым проказником. И женщин у него хватало. Десять вроде бы. Даже пенни сверкает, если его недавно выпустили в свет.
И опять ничего, кроме дыхания. Рейчел ждала продолжения, но потом поняла, что его не будет.
– Я хотела бы увидеться с ним, – сказала она. – Если вы согласитесь помочь мне, то, может быть…
– Он умер.
Две холодные руки обхватили ее сердце и сжали его. Ледяная вода ринулась вверх по шее и заполнила череп.
– Умер? – переспросила она громче, чем собиралась.
– Да, лет шесть назад. Перешел в другой бар, в Элктоне. Пару лет поработал там и умер.
– А от чего?
– Сердце.
– Но он же был еще нестарым.
– Года пятьдесят три, пятьдесят четыре. Ну да, молодой еще.
– А каким было его полное имя?
– Мисс, я же не знаю вас. Может, вы хотите доказать его отцовство и предъявить претензии его наследникам. Я в этих вещах не очень разбираюсь. Но главное, я не знаю вас, вот в чем проблема.
– А если бы вы познакомились со мной?
– Тогда другое дело.
Утром она поехала на поезде в Балтимор со станции Бэк-Бэй. На платформе она встретилась взглядом с проходившей мимо девушкой, чьи глаза расширились от неожиданности, когда она узнала Рейчел. Рейчел прошла в самый конец платформы, опустив голову, и остановилась рядом с пожилым джентльменом в сером костюме. Тот одарил ее печальной улыбкой и вернулся к чтению «Блумберг маркетс». То ли его улыбка выражала сочувствие Рейчел, то ли всегда была печальной – трудно сказать.
Больше ничего не случилось. Рейчел зашла в полупустой вагон и села в конце. С каждой милей ее новоприобретенный имидж публично высеченного грешника, казалось, оставался все дальше позади, и в Род-Айленде она почти полностью пришла в себя. Возможно, одной из причин было ее возвращение если не домой, то, по крайней мере, к месту зачатия. К тому же Рейчел испытывала странное удовлетворение при мысли о том, что она повторяет в обратном порядке поездку ее матери и Джереми Джеймса в западный Массачусетс летом 1976 года. С тех пор прошло больше тридцати лет. Стояла середина ноября. В городах и селениях, которые она проезжала, можно было наблюдать переход от поздней осени к зарождающейся зиме. Некоторые автостоянки уже посыпали солью или песком. Большинство деревьев потеряли листву, небо было бессолнечным, таким же голым, как и деревья.
– Это он.
Мило ткнул толстым указательным пальцем в случайно попавшего на фотографию худощавого, лысеющего мужчину в возрасте, с высоким лбом, впалыми щеками и глазами Рейчел.
Самому Мило было около восьмидесяти, дышал он с помощью баллончика с жидким кислородом, пристроенного чуть пониже спины. Силиконовая трубка, которая тянулась вдоль спины, сверху раздваивалась на два рукава, подвешенных на ушах и спускавшихся к вставленным в ноздри канюлям. Мило сообщил, что страдает эмфиземой лет с семидесяти. Постепенно кислородная недостаточность усиливалась, но он еще мог выкуривать восемь-десять сигарет в день.
– Хорошие гены, – заметил Мило. – А вот у Ли были плохие.
Он положил перед Рейчел еще одну фотографию, без рамки. Обычный групповой снимок работников бара, каждый из которых позировал. Сделали его несколько десятилетий назад. У Ли была копна длинных темно-каштановых волос, и лоб выглядел не таким высоким. Все хохотали над какой-то шуткой, запрокинув головы, а Ли всего лишь сдержанно улыбался, и улыбка эта была не приветливой, а оборонительной. На вид ему было не больше двадцати семи или двадцати восьми, и Рейчел сразу поняла, чем он мог привлечь ее мать. В его улыбке затаились жизненная энергия и скрытое возбуждение. Она обещала слишком много и в то же время – слишком мало. У Ли был вид самого неверного и самого соблазнительного любовника всех времен и народов.
Стало понятно, почему Элизабет говорила, что он «пахнет молнией». Рейчел подозревала, что, если бы она сама заглянула в этот бар в 1976 году и за стойкой оказался бы этот мачо, она вряд ли ушла бы после первой же порции спиртного. Он выглядел как распутный поэт, гениальный художник-наркоман или музыкант, которому суждено погибнуть в автокатастрофе через день после подписания заоблачного контракта со студией звукозаписи.
Фотографии, которые показывал Мило, запечатлели жизненный путь Ли, большей частью пролегавший внутри этого самого бара. Можно было проследить, как сужался его мир, ограничивался выбор, уменьшались возможности случайного секса с какой-нибудь трепетной красоткой. Мир за стенами бара становился отталкивающим, от него хотелось спрятаться. Поначалу женщины бегали за ним, потом ему самому приходилось бегать за ними и наконец – подкупать их при помощи шуток и рюмок. И все это – до тех пор, пока сама мысль о сексе с ним не начала вызывать у женщин смех или отвращение.
По мере того как сексуальная привлекательность Ли снижалась, его улыбка становилась все шире. В то время, когда Рейчел училась в средней школе, он все еще носил униформу, введенную Мило – белую рубашку и черный жилет, – но кожа потеряла свою чистоту, лицо обрюзгло, улыбка стала более ревнивой, в задних рядах зубов образовались бреши. Но на каждом последующем снимке он выглядел свободнее, освобождаясь от бремени того, что скрывалось за сексуальной харизмой и самоуверенной похотливой улыбкой. Тело его старело, душа же, казалось, расцветала.