Когда поёт Флейта Любви

Кривенко Анна

Она достала уксус, чтобы добавить его в воду и делать больному влажные компрессы. Ухаживая за ним, протирая его лицо и руки, Анита с удивлением обнаруживала, что прикасаться к кому-то не так уж и страшно, особенно, когда к человеку испытываешь сострадание. Она начала привыкать к нему и тихо молилась, чтобы Господь помиловал его.

Всю ночь она пыталась сбить его высокую температуру компрессами. Он начал бредить во сне, то и дело что-то выкрикивая на своем гортанном языке. В его чертах лица отчетливо застыло страдание.

Анита знала, что такое боль утраты,

поэтому чувствовала, что их трагедии схожи. Он так метался и беспокоился, что девушка не выдержала и схватила его ладонь, словно желая дать ему понять, что он не один. Он как будто почувствовал это прикосновение, сжал ладонь в ответ и немного успокоился. Когда эмоции улеглись, Анита наконец осознала, что держит за руку краснокожего мужчину, и ей поплохело. Опять паническая атака заставила ее задрожать, ее дыхание участилось, а голова пошла кругом. Но он крепко сжимал ее за пальцы, поэтому она не решилась их выдернуть, а делала глубокие вдохи, стараясь справиться с накатившим страхом.

Она постаралась вспомнить, что он создатель прекрасной музыки, поэтому не страшен и не ужасен, и начала усиленно молиться, чтобы сохранить трезвое самообладание.

Анита даже не заметила, как погрузилась в глубокий сон. Ей снился Ральф, который все время норовил напасть на нее, а потом разукрашенные апачи, которые направили на нее свои томагавки. Со сдавленным криком она проснулась и присела на своем ложе.

В первые мгновения Анита совершенно не могла понять, где же находится. Странный шалаш, утреннее солнце, ярко светившее из входного отверстия, влажный запах земли… Ее взгляд переместился вниз, и она увидела, что ее рука крепко держит чью-то смуглую ладонь, а потом — глаза! Угольно-черные широко открытые глаза на смуглом, немного осунувшемся лице, которые удивленно смотрели на нее и на их скрещенные вместе пальцы рук.

Анита шокировано замерла, и ее сердце буквально остановилось. Индеец очнулся! Паника обрушилась на нее с такой силой, что она начала дрожать до цокота зубов. Она резко высвободила свою руку и попыталась встать на ноги, чтобы убежать, но ноги не слушались. Они подкашивались, поэтому она ползком выбралась из вигвама. Оказавшись вне шалаша, девушка обессиленно рухнула на траву. Ей было так страшно, что даже разболелось сердце, и хотелось только одного: убежать как можно дальше отсюда!

Но через всю эту панику чудом пробился отчетливый голос сердца: прекрати, возьми себя в руки! Будь сильной! Будь, как отец, будь, как Иисус!!!

— Да, Господи, — зашептала девушка, хватаясь за этот внутренний призыв, как за соломинку, — я хочу быть сильной, как папа, я хочу почтить его память и поступать, как поступал он. Я не хочу бояться, Господи! Помоги мне! Помоги, прошу!!!

Эта искренняя молитва тут же принесла облегчение, и паника начала потихоньку отступать. «Я помогу ему еще немного, а потом убегу, и он не сможет найти меня. Он не сможет причинить мне вреда, потому что еще слаб. Я буду осторожной. Все будет хорошо. Он не индеец и не мужчина, а просто раненый человек. Я просто помогу раненому во имя милосердия. Я поступлю по-христиански,

и всё!».

Ободрив себя таким образом, Анита собралась вернуться в вигвам, но вспомнила про свое изуродованное лицо. Ей стало неприятно, и она быстро завязала платок, как маску, и только после этого осторожно заглянула в шалаш. Индеец, сильно морщась от боли, пытался сесть. Анита забыла о своих страхах и бросилась к нему. Ему никак нельзя вставать! Она рукой надавила на его плечо, возвращая его в лежачее положение, а потом сказала:

— Тебе нельзя вставать! Твоя рана опять начнет сильно кровоточить!

Индеец снова изумленно посмотрел на девушку, а потом перевел взгляд на ее платок на лице. Он стал насторожен, и холодок страха опять пробежался по спине Аниты. Но она сдержала его.

— Я… я хочу помочь тебе… — тихо произнесла девушка, и голос ее дрожал, — я не причиню тебе вреда…

Похоже, индеец не понимал ни слова. Он казался нахмуренным и очень сильно напряженным. Анита панически соображала, как же ей поступить в этой ситуации. Больше всего на свете ей хотелось сбежать, но чувство долга и принятое верное решение помогали ей держаться выбранного пути.

Если он не понимает ее язык, она должна показать ему, что действительно помогает ему вылечиться. Похоже, придется перевязать ему рану у него на глазах.

Анита, указав на перевязанный живот апача, громко и отчетливо произнесла:

— Нужно перевязать!

И осторожно, сдерживая дрожь в руках, взялась отматывать повязку. Индеец дернулся, словно не решаясь довериться непонятно откуда взявшейся бледнолицей женщине. Анита, нервно сглотнув и смущенно глядя в его нахмуренное лицо, снова произнесла:

— Не бойся! Я хочу помочь тебе!

Апач замер, но его красивое лицо осталось по-прежнему суровым. Девушка начала терять всю свою решимость. И без этого она едва-едва нашла в себе силы контактировать с ним, а тут еще надо выдерживать его сопротивление. Хотя и его можно понять: какая-то незнакомая женщина из вражеского народа собралась тут лечить его раны по непонятной для него причине. Есть повод опасаться. Так что они, в принципе, с ним мыслят на одной волне.

Такие мысли помогли Аните собрать остатки терпения. Она глубоко вздохнула и на выдохе тихо произнесла:

— Господь Иисус! Помоги мне убедить его! Помоги, у меня уже нет сил…

И вдруг удивительным образом индеец резко расслабился и откинулся на подушку. Анита удивилась и тут же взялась разматывать перевязанную рану, искоса поглядывая на его реакцию. Когда она приоткрыла рану, тело апача слегка вздрогнуло от боли, но лицо осталось совершенно бесстрастным. Он не издавал ни звука, когда она накладывала свежее лекарство, и никак не реагировал, когда ее пальцы скользили по его коже. Девушка чувствовала, что у нее кружится голова от напряжения, а на лбу выступила испарина. К тому же, с платком на лице было откровенно душно, но снять его она не позволила бы ни за что на свете. Почему? Неужели мнение индейца о ней что-то для нее значило? Да, она не хотела выглядеть уродливым монстром даже в его глазах.